— Не спорю,— кивнул Клейнберг.— Но поймите, Эстер, снимки не лгут. Она снова — или по-прежнему — страдает от рака. Вскоре она будет не функциональна. Ее состояние неизбежно ухудшится. Чудесного исцеления нет. Нет никакой чудо-женщины.
— Доктор, это ужасно. Вы… Вы должны сказать об этом доктору Берье.
— Не могу.— Поколебавшись, Клейнберг уточнил: — Пока не могу.— И добавил: — Такой диагноз может оказаться неприемлемым, поскольку исходит от человека моих убеждений. Они все решат, что человек не их веры пытается ставить им палки в колеса.
Эстер коснулась пальцами ближайшего к ней рентгеновского снимка.
— Этот снимок тоже неверующий. Но он никому не ставит палки в колеса. Он беспощаден. Он говорит правду.
— Не каждому. И не сразу,— возразил Клейнберг.— Врач общего профиля может проглядеть то, что увидит специалист по саркоме.
— А в том, что видите вы, нет ошибки?
— Абсолютно исключено. Наша чудо-женщина в беде.
— Вы не можете оставить это просто так.
— А я и не оставлю. Но у меня не хватит духа сообщить эту новость Эдит Мур. Я думаю, ей должен сказать об этом муж, а уж потом слово будет за мной. Не могли бы вы попросить секретаршу Берье найти мистера Мура, Регги Мура, и передать ему, что мне нужно как можно скорее с ним встретиться?
Следующие десять минут, пока Эстер отсутствовала, Клейнберг стоял у экрана, вновь изучая рентгеновские снимки. Когда он завершил это занятие, его диагноз не изменился. Британская леди действительно была в беде. Он пытался сообразить, что можно предпринять в такой ситуации. Она была обречена, если не принять срочных мер по борьбе с саркомой. Ну конечно же, оставалась лишь одна возможность: хирургическая операция. Обычная операция в таком деле особых надежд не сулила. Однако на ум Клейнбергу пришел его коллега — доктор Морис Дюваль, другой крупный специалист в данной области, который экспериментировал с новыми методами хирургического вмешательства, включающими генную инженерию. Судя по последним научным отчетам, прочитанным Клейнбергом, доктор Дюваль был близок к тому, чтобы выйти за рамки опытов над животными и приблизиться к операциям над людьми.
Размышления Клейнберга прервало возвращение ассистентки.
— Извините, доктор,— сказала Эстер,— но мы нигде не можем разыскать мистера Мура. Нам лишь известно, что он и, возможно, его жена будут примерно в восемь вечера ужинать в ресторане, которым они владеют здесь, в Лурде.
— Тогда и мы там поужинаем.
— Но что, если мистер Мур действительно придет вместе с женой? Что вы ей скажете?
— Придется подержать ее в стороне, пока я не поставлю в известность мужа. Эстер, закажите столик на нас двоих. Понимаю, этот ужин нам будет не в радость, но все-таки сделайте заказ на восемь пятнадцать.
В этот теплый вечер многие паломники в Лурде направлялись на ужин. Некоторые торопились, чтобы побыстрее поесть и успеть принять участие в вечерней процессии к святыням. В числе тех, кто шел по улице Бернадетты Субиру более спокойным шагом, будто даже с некоторой неохотой, были доктор Клейнберг выглаженном легком костюме светло-бежевого цвета и его медсестра Эстер Левинсон в полосатом хлопчатобумажном платье.
Клейнберг посматривал на номера домов.
— Кажется, скоро будем на месте,— заметил он.— Скорее всего, это вон тот дом — угловой за перекрестком.
Они пересекли улицу, выйдя на угол. Клейнберг сверился с адресом и посмотрел на часы.
— Вот мы и пришли,— сказал он.— Как раз вовремя.
На пороге доктор неожиданно остановился. Его внимание привлекла вывеска над дверью. Он прочитал ее вслух:
— «Чудесный ресторан мадам Мур».— Клейнберг горестно вздохнул.— Что ж, им придется сменить только вывеску. Меню можно оставить прежним.
Ресторанный зал, просторный и дорогой, был наполнен клиентами. Их разговоры сливались в сплошной гул. Метрдотель во фраке осведомился у Клейнберга о его имени, пробежал глазами лежащий на стойке список заказов и тут же повел гостей через весь зал к столику у дальней стены.
Заказав напитки, Клейнберг уселся поудобнее и принялся разглядывать посетителей. Он сразу заметил стол, за которым хозяйкой была Эдит Мур. Будучи тут главной, держалась она уверенно и властно, что не мешало ей вести оживленную беседу с другими и пребывать в отличнейшем расположении духа. Все стулья вокруг стола, за исключением двух, были заняты, и гости с величайшим вниманием слушали ее.