134 
Ты не заботился насчет опасности завести ребенка, когда следовало, – наконец заметила она. – Я уже говорила тебе, что сейчас это не так возможно. И несколько недель назад ты ведь хотел? Что-то изменилось? – И Дора посмотрела на него в упор.
Все изменил приезд Гарета. – Пэйс машинально пригладил волосы. – Ты только взгляни на него, Дора! Один его сюртук стоит больше, чем я зарабатываю за целый год. Ты же леди, будь я проклят! Как я могу заставить тебя делать тяжелую и нудную работу по дому, от которой отказывается моя родная мать? И вдобавок к этому год за годом делать тебе детей, которых мы не сможем прокормить. Я этого не допущу по отношению к тебе, Дора.
– Понимаю. – Она соскользнула с кровати и пошла погасить лампу.
При лунном свете, проникавшем в окно, он видел, как жена раздевается. Под свои серые платья она не надевала корсет. Повесив платье и нижнюю юбку, Дора осталась в короткой кофточке-шемизетке, панталонах и чулках. Пэйс хотел бы, чтобы они были шелковыми. Такая женщина, как Дора, достойна того, чтобы ее кожи касался только шелк. Но он никогда не сможет купить их для нее.
Пэйс вздохнул, когда Дора сняла с себя все и пошла к комоду, где лежало ночное белье. Он с наслаждением разглядывал ее силуэт, когда она двигалась по комнате. Дора стала более полной, чем раньше, более женственной, меньше походила на девушку-тростинку. Он подумал, что от желания, наверное, можно умереть.
Она взобралась на кровать рядом с ним и спросила:
– Ты не собираешься раздеваться?
– Пожалуй, нет, – решил он, уставившись остекленевшими глазами в противоположную стенку. – Но джентльменство дается мне нелегко.
Дора минуту лежала молча, потом ответила:
– Гарет был рожден джентльменом, но у тебя в мизинце больше благородства, чем у него было за всю его жизнь.
Пэйс резко спустил ноги с кровати и снял измятый сюртук, который надевал к обеду.
– Не делай из меня героя, Дора. Я того и гляди свалюсь лицом в лужу.
– Но жизнь с тобой не тяжелая, нудная работа, Пэйс, – прошептала она в подушку, повернувшись на бок, чтобы лучше его видеть.
– Это потому, что ты не знаешь лучшей жизни. – Он бросил рубашку поверх сюртука и жилета на спинку стула. – Готов держать пари, что ты бы не скребла полы и не стирала пеленки, будучи леди Александрой.
Он повернулся к ней спиной, расстегивая брюки. Ее голос приглушенно доносился до него:
– Я помню, как, вместо того чтобы спать, я часами стояла на носках в углу, прижавшись носом к пятну на стене, пока не начинал болеть живот, и не подкашивались ноги. Я плакала так сильно, что не могла остановиться. А когда я не могла больше стоять, моя нянька шлепала меня. – Будь они прокляты!
Пэйс швырнул башмак в стену. Упав рядом с ней на кровать, он притянул к себе Дору и крепко обнял. Он спрятал лицо в ее волосах, пытаясь выбросить из головы картины, которые она нарисовала, но весь дрожал от ярости. Он понимал, что Дора рассказала не о самых жестоких издевательствах, которым ее подвергали. Он хорошо знал, что есть вещи слишком мучительные для того, чтобы выразить их словами. Он не хотел думать, что те чудовища в человеческом облике могли делать с хрупким, ангельской красоты ребенком, каким она была когда-то. – Все хорошо, – успокаивала его Дора, гладя по волосам. – Он не бил меня так, как маму. Я просто хочу, чтобы ты понял: с этим покончено. Теперь я Дора. Я твоя жена. Мне нравится варить джем и делать желе. Я довольна, что у меня есть ребенок, чьи пеленки я стираю. А полы мыть мне не приходится. Мы платим за это Эрнестине. А когда ты держишь меня в объятиях, я чувствую себя королевой. Я на своем месте, я там, где хочу быть, Пэйс.
«О Господи, каким же слабым ты меня сотворил», – подумал он, наклоняясь к ней и прижимаясь губами к ее губам.
Слова ее согревали его, как теплый мед, но губы воспламеняли. В ней было все, о чем он только мог мечтать, и более того. Она залечивала его раны, поддерживала слабеющую гордость, когда он в этом нуждался, и отдавала свою любовь, которой он так жаждал. Пэйс никогда не насытится ею. Он умрет от желания.
«Плотское познание – так это называется», – бессвязно думал Пэйс.
Он разлепил ее губы поцелуем и ощутил жар дыхания. Под одеялом нащупал ее грудь. Ему нужно было довести ее до той степени возбуждения, в какой находился сам. Он жаждал так глубоко погрузиться в нее, чтобы слиться навсегда.
Его пальцы почти достигли цели, когда послышался жалобный плач ребенка. Пэйс выругался про себя и попытался задержать руку внизу, пока плач не стихнет. Но тот стал только громче.
134 
