68 
В восемь он просит Радио Иоханнесгассе предоставить ему эфир для официального заявления. Микрофон установлен на перилах парадной лестницы в здании на Баллхаузплац. И дедушка снова будит Зана.
Шушниг печален и никого не упрекает. Он говорит об уступке перед силой, об отказе от сопротивления. Он говорит, что заявления берлинского радио о потрясших страну бунтах рабочих являются ложью. В Австрии Шушнига не бунтуют; ее принуждают печалиться. Во всем представлении лишь единственное высказывание трогает сердце дедушки — это грубоватая вспышка уполномоченного по пропаганде культуры, старого калеки Хаммерштейна-Экворда, который хватает микрофон, когда канцлер заканчивает речь, и, пока техники не успели отключить его, бормочет:
— Да здравствует Австрия! Сегодня мне стыдно быть немцем.
Дедушке грустно слышать это. Видно, даже такой закаленный старый инвалид, как Хаммерштейн-Экворд, считает германский дух чем-то присущим его крови и смотрит на немцев как на нацию, к которой должна принадлежать и Австрия.
Но мой дед никогда не разделял подобной точки зрения.
— Собирайся, мутти, — говорит он. — Тут за углом такси с полным баком бензина.
Но моя мать берет за руку Зана Гланца, она как никогда крепко сжимает ее и ждет, когда Зан поднимет на нее глаза, ее пальцы на его руке словно говорят: Хильке Мартер никуда не поедет, не станет собираться, не станет ничего паковать, пока этот орел не придет в себя и не выразит ясно своего мнения.
А в это время Миклас, ясно выразивший свое мнение, сидит совсем один, отказывается принимать отставку Шушнига и по-прежнему говорит о сопротивлении — не имея ни единого австрийского солдата между германской границей и рекой Энс. В кабинете федерального президента генерал-лейтенант Муфф, военный атташе Германии в Вене, заверяет, что сообщение о пересечении немецкими войсками границы не более чем ложная тревога. Но они ее пересекут, заявляет Муфф, если Миклас не назначит Зейсса-Инкварта канцлером. Возможно, старый Миклас не так уж напрасно упорствует, как это кажется; возможно, он даже разгадал тайное желание Гитлера узаконить захват. Однако настойчивый Муфф не отстает от него: известно ли федеральному президенту, что все австрийские провинции находятся сейчас в руках местных австрийских нацистов? Знает ли президент, что Зальцбург и Линц предоставили бразды правления местным членам националистической партии? Выглядывал ли президент хотя бы в коридоры за пределами своего кабинета, где нацистская молодежь Вены раскуривает сигареты и насмешничает с балкона парадной лестницы; они пускают кольца дыма вокруг головы деревянной Мадонны, установленной в память о несчастном Дольфусе.
В одиннадцать настойчивый Муфф все еще поет соловьем. Зейсс-Инкварт перепроверяет список своего предполагаемого кабинета. Миклас, на десятом часу своего сопротивления, рассказывает анекдот о Марии-Терезии.
В одиннадцать мой дед принимает решение по поводу серебра и фарфора. Фарфор легко бьется и нелегко продается. Так что фарфор останется в Вене, а серебро поедет с ними. Поедет или останется Зан Гланц, по-прежнему определяется пальцами моей матери.
— Это не значит, что они введут войска, — говорит Зан. — И куда вы собираетесь ехать на моем такси?
— Это значит, что они точно введут войска, — возражает дед, — а на такси мы поедем к моему брату. Он служит почтмейстером в Капруне.
— Но это все та же Австрия, — удивляется Зан.
— Это в городах будет небезопасно, — говорит дед. — А Кицбюэльские Альпы — настоящая глушь.
— Настоящая глушь, в которой можно помереть с голоду? — говорит Зан.
— Библиотекари откладывают кое-какие деньги, — возражает дедушка.
— И как вы собираетесь забрать их из банка, — спрашивает Зан, — посреди ночи?
А дед отвечает:
— Если ты решишь остаться на какое-то время, Зан, то я мог бы доверить тебе свою банковскую книжку, а ты переслал бы нам чек.
— Вашему брату, почтмейстеру, разумеется, — говорит Зан.
— Но почему мы не можем уехать утром? — спрашивает Хильке. — Почему Зан не может поехать с нами?
— Если хочет, то может, — говорит дед. — Тогда я останусь до утра, а Зан повезет вас.
— Почему мы все не можем уехать утром? — вмешивается бабушка. — А если утром окажется, что все снова в порядке?
— Утром в дорогу двинутся толпы людей, — говорит дед. — К тому же Зана и его такси пока еще не хватились. Как ты считаешь, Зан, могут они начать искать твое такси?
68 
