Ламбрей, Тереза и Бобби расположились в маленькой гостиной, примыкающей к залу. После каждой фразы повисала длинная пауза. Бобби время от времени отпускал какую-нибудь шуточку, но никто из троих не вдумывался в смысл его слов. От зала их отделяла высокая резная дубовая дверь. Шум голосов то и дело заглушал звук патефона, и тогда легко можно было узнать гулкий бас Фонтена.
— Вы решительно не танцуете? — спросил Шарль-Арман.
— Слишком жарко, — ответила Тереза, с томным видом склонив голову.
— Да, действительно жара, — отозвался Шарль-Арман, откинувшись на спинку кресла и разведя руками.
Полулежа на диванчике времен Директории, Тереза улыбалась неизвестно чему, обнажая ряд белых зубов. Щека Бобби казалась чуть вздернутой из-за иронической складочки на подбородке.
Шарль-Арман поднялся и отдернул тяжелую штору.
— А вы не боитесь налета? — спросила Тереза, указав на зажженную люстру.
— Посмотрите лучше, какой красивый вечер, — пожал плечами Шарль-Арман.
Он услышал стук каблучков по полу — она подошла к окну.
Вечер действительно был великолепен. В небе висели огромные звезды, в долине лежал молочный туман, сквозь который то там, то тут просвечивали темные силуэты тополей. В глубине парка, как раз над высокой пихтой, звезды сложились в какой-то замысловатый рисунок.
Шарль-Арман взял Терезу за руку чуть выше запястья. Она стояла совсем близко, касаясь его плечом, локтем и бедром, и он уже не смотрел на небо, а, скосив глаза, разглядывал ее профиль, высокий лоб, нежное веко, тонкую линию носа. Аромат вечернего воздуха смешивался с легким запахом духов, исходящим от ее виска. Если бы за спиной не было Бобби, Шарль-Арман наклонился бы к Терезе и коснулся бы губами ее шеи. Ему хотелось сказать: «Давайте улизнем от него в парк!» Он начал подбирать слова, крутить фразу и так и сяк, боясь, что приятель его услышит. Но момент был упущен.
Тереза отодвинулась от него и снова уселась на диван. Ей показалось, что оба кавалера разглядывают ее ноги, и она быстро натянула на колени короткое платье.
Шарль-Арман упал в глубокое кожаное кресло, которое никак не вязалось со старинной обстановкой комнаты.
— Это кресло адмирала, — сказала Тереза.
Шарль-Арман чиркнул спичкой, и огонек высветил перстень на пальце и насмешливую улыбку, появившуюся на его лице. Он откинулся на кожаную спинку кресла и вдруг ощутил необыкновенный прилив счастья оттого, что он здесь, что вдыхает свежий ночной воздух и следит, как поднимается к люстре сигаретный дымок.
Его захватило странное ощущение свободы. Не было ни вчера, ни завтра. Война сожгла все мосты. Все связи с прошлым разорваны, будущее в тумане. Ни воспоминаний, ни надежд. И внутри он чувствовал такую же пустоту. То место в его душе, что занимала жажда удачи и приключений, оказалось свободным.
Рядом продолжали танцевать. В окно влетело какое-то насекомое и закружилось возле люстры.
— Ночная бабочка, — бросил Бобби.
Это будничное замечание было вполне в его стиле. Зато глаза утратили свойственное ему безразличие, и взгляд был живым и цепким. Заметив это, Шарль-Арман ощутил смутное беспокойство. Тогда он поймал устремленный на него взгляд Терезы.
И Шарль-Арман почувствовал, как пустота внутри вдруг вспыхнула красным светом.
Бабочка упорно продолжала бороться с люстрой. У Шарля-Армана зашумело в ушах, но бабочка здесь была ни при чем.
Кого из двоих мужчин предпочтет Тереза?
Ей уже давно льстило внимание Шарля-Армана. А сегодня… Сегодня она ощущала себя странно обновленной, и ничто, кроме биения сердца, было уже не важно.
Она попросила Бобби пойти поискать кузину Варнасе и, когда он вышел, сказала Ламбрею:
— Для начала сидите спокойно, чтобы мы могли поговорить.
Шарль-Арман посмотрел на нее. Он упрекал себя за то, что упустил момент, когда они стояли у окна. Он ведь тоже искал, куда бы отправить Бобби. Теперь по еле уловимому движению ресниц и губ Терезы он понял, что этот труд она берет на себя. Между тем он был уверен в ее чувствах почти так же, как в своих. Он знал, что когда прижмет ее к себе и прикроет глаза, то увидит сквозь ресницы кушетки времен Директории: они всегда возникали у него перед глазами, когда по коже пробегала дрожь вожделения. И эта мысль невольно вызвала у Шарля-Армана улыбку…
Ему вдруг показалось, что его позвали. Он вздрогнул и обернулся. В дверях стоял Бебе.