Особенно,... 
90 
— Что это ты делаешь?
— Готовлюсь к свадьбе. Как вам? Правда, красиво? Это не только для меня, Тору я тоже украшу. Никто никогда еще не видел таких красивых жениха и невесту.
В продолжении этого разговора Тору в темных очках сидел у самого края веранды рядом с Хондой, зажатый между Хондой и Кинуэ, он не произнес ни слова.
С тех пор как Тору потерял зрение, Хонда не интересовался, чем живет его душа, он сдерживал свое воображение, которое стало беднее, чем раньше. Для него существовал только тот Тору, который переживет его. Однако после потери зрения Тору перестал навевать на Хонду ужас и ложиться на сердце, словно тяжелая молчаливая глыба, тяжестью явно постороннего человека.
Рядом с темными стеклами очков щеки Тору казались еще более бледными, а губы еще более алыми. Он всегда сильно потел, и сейчас под распахнутым легким кимоно на груди у него блестели капельки пота. Скрестив ноги, он полностью отдался в руки Кинуэ, даже в уголке сознания у него не отложилось, что совсем рядом сидит Хонда — это было понятно по его жестам, когда он правой рукой, нервно завернув подол, чесал бедро или почесывал грудь. Однако эта распущенность в жестах вовсе не производила ощущения силы. Скорее казалось, что с нависавшего над головой потолка тянутся ниточки, которые и управляют его движениями.
У него должен был бы обостриться слух, но он не производил впечатления человека, слух которого активно впитывает внешний мир. Определенно, Тору воспринимал любого, кто был с ним рядом, кроме Кинуэ, одинаково безразлично, даже если бы самолюбие заставило вас встать и уйти, все равно у вас оставалось бы ощущение, что вы всего лишь частичка того мира, который он отбросил. Он заставлял вас почувствовать себя пустой ржавой банкой, брошенной в угол сада, густо заросшего летней травой.
Тору не демонстрировал презрения. Не сопротивлялся. Он просто молча сидел здесь.
Когда-то, пусть и фальшивые, его чудесные глаза и чудесная улыбка на время привлекли к нему людей. Теперь он не улыбался, а это было единственным, за что можно было бы ухватиться. Демонстрируй он раскаяние или печаль, нашлись бы те, кто захотел бы его утешить, но Тору никому, кроме Кинуэ, не показывал своих чувств, а Кинуэ не рассказывала другим о том, что видела.
С утра шумно пиликали цикады, свет, лившийся на веранду с неба сквозь листья деревьев одичавшего сада, просто слепил, и от этого в комнате было еще темнее. Садик перед флигелем, ограниченный кругом оправы, отражался в темных очках Тору, которыми он демонстрировал свой отказ от внешнего мира. После того как срубили камелию, росшую у миниатюрного прудика, садик без цветов потерял свой облик: между сложенных в горку камней буйно прорастали сорняки, и пятна света, пробившиеся сквозь росшие вокруг деревья, ложились на темные очки Тору.
Глаза Тору перестали отражать внешний мир, вместо этого облик данного мира, не имевший ничего общего ни с потерянным зрением, ни с самосознанием Тору, стал тщательно отпечатываться на поверхности темных стекол. Взглянув на них, Хонда был скорее удивлен тем, что там отражается лишь его лицо и садик за спиной. Если море, корабли и бесчисленные чудесные знаки на их трубах были в сознании Тору и связанных с ним фантазиями, то не было бы ничего странного в том, если бы в слепых глазах за темными очками навечно отпечатались бы их силуэты. Если и для Хонды, и для других внутренний мир Тору стал непостижим, то было бы вполне понятно, если бы и море, и корабли, и знаки на корабельных трубах тоже оказались заключены в тот же непостижимый мир.
При этом, если море и корабли принадлежат внешнему миру, не имеющего отношения к внутреннему миру Тору, то они должны отчетливо точной картинкой возникнуть на этих темных стеклах. Иначе может получиться, что Тору полностью захватил внешний мир своим темным внутренним… Пока Хонда размышлял над этим, через садик на круглой картинке из темного стекла пролетела белая бабочка.
Тору сидел скрестив ноги, и выглядывавшая на свет из-под легкого кимоно голая подошва была белой и морщинистой, словно у утопленника, местами, будто сползавшая позолота, в нее въелась грязь. Заношенная одежда была мятой, с желтоватыми разводами от пота сзади на воротнике.
Хонда с самого начала чувствовал какой-то странный запах, и тут он понял, что вокруг висит смесь запахов — запах грязной и засаленной одежды Тору, смешанный с запахом молодого мужчины, так летом пахнет темная канава, и еще неистребимый запах пота. Тору отбросил даже свою болезненную привычку к чистоте.
90 
