— А ты спрашивал у нее? Когда ты хотел забрать меня к себе — до того, как мама оставила меня в монастыре, или после? — спросила Габриэла. Мысль о том, что она, быть может, причиняет отцу страдания, пришла ей в голову только на мгновение и тут же исчезла. Теперь ее ничто не могло остановить. Она хотела знать все. Ответов именно на эти вопросы она от него ждала.
— Нет, я никогда не спрашивал об этом у Элоизы, — честно признался Джон. — Какой смысл — ведь я заранее знал, что она скажет. Да и Барбара была бы против того, чтобы ты жила с нами. Ты была частью другой, прежней жизни, о которой нам всем хотелось поскорее забыть… — Он немного помолчал и нанес последний, сокрушительный удар. — Мы стали чужими друг другу, Габриэла, — проговорил он. — Столько лет наши жизни никак не пересекались, и этого уже не сбросишь со счетов. Если Барбара узнает, что я сегодня встречался с тобой, она ужасно разозлится на меня, потому что ей будет казаться, что я предал наших с нею детей. И я ее понимаю…
Габриэлу его слова повергли в ужас. Она поняла, что совершенно не нужна отцу. И никогда не была нужна. Когда Элоиза допекла его, он просто ушел, предоставив ей выпутываться самой. По его собственному признанию, он был уверен, что мать непременно ее убьет. И это его нисколько не волновало.
— А ее собственные дочери? — прошептала Габриэла похолодевшими губами. — Разве они не жили с вами?
— Разумеется, они жили с нами, но это совсем другое дело.
— Почему? Почему они — другое дело?
— Мардж и Нора были для меня просто ее дочерьми, а ты…ты была кусочком кошмара, напоминанием о жизни, от которой я стремился уйти. Теперь ты понимаешь, почему я не мог взять тебя к себе? Я и сейчас не могу… Пойми, Габриэла, нас разделяет пропасть, через которую уже не перейти. У тебя нет отца, Габриэла, ау меня — нет дочери…
Да, но у него были жена и четверо других детей — родных и приемных. У нее же не было никого.
— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? — Габриэла почувствовала, как к глазам подступили слезы, но она изо всех сил старалась не заплакать. — Как?!
— Поверь, Габриэла, мне тоже очень тяжело, но это — правда. Подумай сама, каково тебе будет, если мы будем… каждый день видеться? Каждый раз я буду напоминать тебе всю боль, которую мать… мы тебе причинили, и в конце концов ты возненавидишь меня за то, что я не пришел тебе на помощь тогда…
Но он немного ошибся. Габриэла начинала его ненавидеть уже сейчас. Ее отец оказался совсем не таким, каким она его себе представляла. Он был слабым, бессильным и никчемным. Он был таким всегда, но только теперь она увидела это со всей ясностью.
— Неужели ты не мог мне даже позвонить? — спросила Габриэла, чувствуя, что еще немного, и она все-таки заплачет. Джон Харрисон никогда не любил ее и, как она теперь подозревала, не любил даже своих новых детей. Когда-то Элоиза правила им железной рукой, а когда он ушел от нее, то Барбаре пришлось сделать то же самое. Должно быть, именно этим и объяснялось суровое выражение лица Барбары на портрете. В конце концов он разочаровал и ее.
— Что я мог тебе сказать, Габриэла? — Джон вздохнул и, бросив на нее быстрый взгляд через стол, снова отвел глаза. — Я… Мне очень не хотелось с тобой встречаться.
Вот так — ни больше и ни меньше… Все было очень просто: ему «не хотелось» видеть ее тогда и не хотелось видеть сейчас. У ее отца было пустое, холодное сердце. Он не мог дать ничего ни ей, ни своим собственным детям, которые улыбались ему с фотографий. Габриэле было очень жаль и их, и Барбару, но в первую очередь — его самого, потому что Джон Харрисон был ничем. Его нельзя было даже назвать личностью — он был просто картонным человечком.
Между тем Джон Харрисон буквально ерзал от нетерпения в своем кожаном кресле, ожидая, когда же она наконец уйдет.
— Еще один вопрос… — тихо сказала Габриэла. — Вы… вы когда-нибудь любили меня? Хотя бы один из вас?
Сдавленное рыдание на мгновение прервало ее, и Джон Харрисон нашел это проявление чувств неуместным и демонстративным. Его буквально передернуло, но Габриэле было все равно, ибо она оплакивала не его, а себя. Она готова была уйти, но сначала она хотела выслушать ответ на свой вопрос.
Джон не отвечал, и Габриэла посмотрела на него в упор.
— Я задала тебе вопрос… Он неловко пошевелился.
— Я… не помню точно, что я тогда чувствовал. Ты была очаровательным ребенком. Должно быть, я все-таки любил тебя. Но мой брак с Элоизой оказался неудачным. Больше того, это была катастрофа. И ты была символом этой катастрофы.