Особенно,... 
87 
Она любила проводить время с детьми. Кэтрин по-прежнему оставалась ее любимицей, но маленький Эдуард вызывал не меньшую нежность, и она чувствовала себя счастливой, лишь когда постоянно находившиеся при мальчике медики уверяли ее, что с ним все обстоит благополучно. Родившийся недоношенным, ее сын к году ничем не отличался от других детей этого возраста, но был капризен, бледен и слаб грудью. Ричард любил этого мальчика так сильно, что даже перестал уделять внимание Джону Глостеру, не говоря уже о Кэтрин. Маленького Эдуарда нельзя было назвать красивым – узколицый, с растущими лучами волосами, темными, как у самого Глостера, с мутноватыми глазами. Хорош был только рот – яркий, как спелая ягода.
Порой Анна не могла сдержать слез, глядя на сына. Ребенок был так слаб, что не имел сил громко кричать.
– Выправится, – успокаивала герцогиню кормилица, беря маленького принца на руки. Эдуард тотчас переставал хныкать, клал ей на плечо головку, и Анна чувствовала укол ревности, когда видела, что ребенок куда больше любви испытывает к кормилице, чем к ней. Даже отцу куда чаще удавалось добиться от него улыбки. Может, и в самом деле она недостаточно любила Эдуарда, и погибший сын Дэвид занимал его место в ее сердце. Ибо, хотя время и шло, Анну все еще продолжали мучить кошмары, и она все искала в кровавом прошлом тельце погибшего сына.
Вместе с Ричардом они посетили Йорк. Как члены гильдии Тела Христова они приняли участие в процессии, которая с факелами, крестами и святыми мощами проследовала от аббатства Святой Троицы до Минстера, а затем в городе были устроены в их честь торжественные мистерии, в которых участвовало до полутысячи актеров. Порой Анне не верилось, что именно она окружена всеобщим почитанием. Она была здесь любима, Ричард же приручил Йорк, как это делают талантливые правители, влюбленные во власть как таковую.
Он был наделен могучей интуицией, умел подбирать людей, готовых отдать жизнь за него, но чем ближе становилась Анна к его делам, тем чаще видела оборотную сторону власти герцога. Мрачное чудовище, что жило в нем, не брезговало ничем. Темницы в Понтефракте и других замках редко пустовали, казни стали обязательной частью празднеств в Йорке, и Ричард никогда их не пропускал.
– Это политика, – нередко говорил он Анне. – А политика – это кровь, грязь и смрад. Вам, дочери такого человека, каким был Уорвик, никогда не следует этого забывать. Вот уж кто не брезговал ради своих целей никакими средствами, вплоть до того, что готов был пойти на поклон к своему заклятому врагу, убийце его отца Маргарите Анжуйской.
Анна сидела в кровати с распущенными по плечам волосами, а Ричард, прихрамывая, кружил по роскошной опочивальне их йоркского особняка.
– Это не совсем так, Ричард Глостер, – негромко произнесла Анна. Она старалась не перечить Ричарду и научилась говорить, избегая глядеть ему в глаза. – Тогда было другое время, и менять цвета Роз было почти модным. К тому же отец был смертельно оскорблен Эдуардом Йорком. Что же касается того, что он не брезговал никакими средствами, – это ложь, и вы сами знаете это. Уорвик мог быть жесток, но бывал и великодушным. Однако всегда оставался благородным рыцарем. Поэтому, несмотря на то, что он был побежден, его помнит вся Англия и слава его бросает свой отблеск и на вас, ибо вы женаты на его дочери.
Она давно знала, что герцог люто завидует популярности поверженного врага. Порой Ричард даже пытался подражать Уорвику – становился доступен, выказывал отеческую заботу о простых латниках. Но сейчас, слыша вызов в голосе жены, он лишь хищно оскалился.
– Чушь! Он был просто-напросто чертовски обаятелен. Я же – горбат. Горбат, однако, клянусь Белым вепрем, все еще могу положиться на твердость своей руки!
Последние слова он произносил, глядя в темную пустоту опочивальни, словно бросая вызов кому-то невидимому. Затем внезапно поворачивался к Анне и принимался твердить, что у них должен быть еще ребенок. Слова его были холодны, словно он говорил в парламенте, без малейшего намека на страсть или нежность.
– На все Божья воля, – отвечала Анна и, видя, как Ричард гасит ночник, покорно прикрывала глаза.
Ричарду на этот счет не в чем было упрекнуть супругу. Она никогда не сказывалась усталой или нездоровой. Ему нравились ее блестящие длинные волосы, атласная кожа, хрупкое, нежное тело, которое, как казалось, он может смять и переломить, сожми чуть покрепче. Его возбуждало это ощущение, и порой он не отказывал себе в удовольствии причинить ей боль. Но никогда больше она не выходила за пределы супружеской благопристойности, не проявляла той страсти, того бесстыдства, как в их первую брачную ночь.
87 
