Ирина Волкова

Уж эти мне мужчины

На зону номер 227А, затерявшуюся в дебрях тайги примерно на полпути между Ангарой и Подкаменной Тунгуской, опустились морозные сибирские сумерки. Кутаясь в тулупы, на вышках скучали часовые, из пастей собак вырывались густые клубы пара. До возвращения с лесоповала построенных в колонны зэков оставалось примерно с полчаса.

На проржавевшей плите лагерной кухни, фырча, как загнанный жеребец, кипела огромная алюминиевая кастрюля с тщательно выцарапанной на ее матовом боку надписью: «Люби меня, как я тебя». Ходили слухи, что автором этого нежного послания был Бубновый Валет, мотавший срок за нападение на родную тещу с целью нанесения тяжелых телесных повреждений, но сам он в этом не признался бы даже под дулом пистолета. Однажды, выкурив пару косячков контрабандной марихуаны, Бубновый Валет в порыве откровенности поведал своему соседу по камере, что звуки, издаваемые кипящей кастрюлей, напоминали ему стоны жены в разгар их недолгого медового месяца. Это признание и стало основанием для подозрений, но, поскольку автор надписи намеренно изменил почерк, докопаться до истины в этом тонком вопросе так и не удалось.

Итак, неутомимая кастрюля урчала и фыркала, взывая о любви, но погруженный в свои размышления дежурный по кухне оставался глух к ее настойчивым призывам. Василий Ахиллесович Христопопулос — лагерная кличка Джокер, сын грека-контрабандиста и виолончелистки, получивший срок за мошенничество, с вдохновением истинного художника снимал кожуру с картофелины, напоминавшей своими формами дебелое туловище женщины кисти Рубенса. Вася, изголодавшийся по прекрасному полу за два года навязанного ему государством и правоохранительными органами одиночества, снимал кожуру с картофелины так, как он снимал бы с Клаудии Шиффер вечерний туалет от Валентино, — медленно и осторожно, словно чувствуя под своими пальцами упругую прохладу золотистой кожи, сгорающей от страсти модели.

— Дароб алары? — громыхнул у него над ухом сочный раскатистый бас.

Вася вздрогнул и выронил картофелину. Клаудиа Шиффер исчезла, и вместо ее чарующего полуобнаженного тела глазам Васи предстала гораздо менее отрадная картина — коренастая фигура местного бугра Семена Аристарховича Полианчика по кличке Валькирий.

— Алары учугей! — с трудом скрывая разочарование, по-эвенкийски откликнулся Вася.

Зэки зоны номер 227А обожали это приветствие. «Дароб алары?», или «Здравствуй», в дословном переводе с языка луноликого местного населения означало «Хорошо ли сидишь?», а ответное приветствие — «Алары учугей!» — переводилось как «Сижу хорошо!».

Отвечая: «Сижу хорошо!», Вася не кривил душой. Благодаря легкому, веселому характеру и неотразимому обаянию прирожденного мошенника Вася отлично ладил не только с тюремным начальством, но, главное, он ладил с местными паханами — Валькирием и Косым.

Семену Аристарховичу, за долгие годы отсидки научившемуся читать души братьев по нарам как раскрытые книги, не представляло особого труда догадаться, о чем мечтал Вася, лаская увесистую картофелину, и Васино разочарование нисколько не обидело его.

— Ну как, она была хороша? — лукаво подмигивая, поинтересовался он.

Вася слегка покраснел.

— Пожалуй, Нонна Мордюкова вчера была лучше, — задумчиво произнес он. — Мы занимались любовью в окопе, на пропахшей потом шинели, и в бок мне все время впивалась винтовка с зарубками на прикладе.

Валькирий захохотал.

— Ничего, через недельку ты выйдешь отсюда и разыщешь свою Нонну Мордюкову, — обнадежил он Васю.

— Боюсь, она будет ездить на оленях и носить бикини из шкуры росомахи, — пессимистично заметил тот. — В это время года не так легко добраться до города, где есть аэропорт.

— Бикини из шкуры росомахи — это уже кое-что, — мечтательно сказал пахан. — Мне такое не светит еще три года семь месяцев. Ты у нас счастливчик. Кстати, подобрать себе симпатичную аборигенку сможешь уже завтра вечером. Начальник лагеря объявил, что в честь какого-то там национального праздника Эвенкии, типа Дня большой оленьей упряжки, местные артисты дадут благотворительный концерт. Ходят слухи, что выпускницы балетной школы поселка Потоскуй собираются исполнить танец маленьких лебедей.

Вася сморщился. Мама-виолончелистка, хоть и была весьма посредственным музыкантом, ухитрилась привить сыну искреннюю любовь к классической музыке и классическому же балету. Обожавший Чайковского Джокер не мог представить себе, во что ухитрятся превратить «Лебединое озеро» низкорослые и кривоногие эвенки Потоскуя.

  1