Последние отзывы

  38  

— То есть?

— Лариска, официантка из «Парадиза», болтала-болтала и вдруг про вашу Елизавету Максимовну спросила.

— Тебя?!

— Меня. Эдак на голубом глазу: а не знаете ли, мол, Матвей, как поживает Белозерская? Почему, мол, к нам не заходит? А я ей: какая такая Белопольская? Она хихикнула, подмигнула и убежала к соседнему столику.

— И все?

— Все. Потом еще поболтала на всякие нейтральные темы. Вы бы поужинали в «Парадизе». Лариска, может, что-нибудь интересное расскажет.

— В подарок или с корыстью?

— Смеетесь, Глеб Евгеньевич? Какие уж тут подарки? Она вам наживку кинет, потом доложит, сглотнули вы или выплюнули.

— Наживка-то натуральная или синтетическая будет?

— Думаю, натуральная. Ваши смежники любят вашими руками жар загребать. Вы по следу пойдете, а они за вами — на цыпочках.

— Посапывая в затылок?

— Именно. Вы все сделаете, а они потом будут лавры пожинать.

— Ох, Мотя, какие уж тут лавры? Ты мне лучше скажи: твой московский коллега вернулся с гор?

— А как же! Посетил пару лагерей беженцев, поснимал разруху, разорение, рыдающих женщин и голодных детишек. Было бы что сказать, я с этого и начал бы.

— Понятно. Спасибо, Мотенька.

— Служу Советскому Союзу! — усмехнулся Матвей и приложил к виску пухлую короткопалую кисть, будто взял «под козырек».

Полковник поплыл к берегу, а Перцелай остался покачиваться у буйка на своем матрасе с закрытыми глазами.

* * *

Матвей Перцелай родился тридцать пять лет назад в этом курортном городе, окончил школу с золотой медалью, после выпускных экзаменов отправился в Москву и с первой же попытки поступил в Московский университет, на журфак.

Учился он легко, без усилий, все сессии сдавал на «отлично», при этом считался душой общежитских посиделок и попоек, умудрялся крутить пару-тройку романов одновременно и с первого же курса начал публиковать свои очерки в известнейших московских газетах.

Энергия била из него ключом. Маленький, кругленький, он рано полысел, но совершенно не переживал из-за такой ерунды. Его обаяние с лихвой компенсировало непривлекательную внешность.

В отличие от иногородних сокурсников, он вовсе не стремился закрепиться в Москве.

— Это же такое счастье — родиться в курортном городе! — говорил он. — Никуда не надо ездить отдыхать, вышел из родного дома — и ты уже на пляже. К тому же в Москве я в лучшем случае стану «одним из». А дома имею реальный шанс сделаться первым журналистом области. — При этом он с удовольствием цитировал известные стихи Иосифа Бродского:

— «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря».

Именно Бродского и предъявил Матвею человек, встретившийся с ним в кабинете начальника отдела кадров факультета, куда Перцелая вызвали однажды через учебную часть.

— По моим сведениям, Матвей Владимирович, вы распространяете среди студентов рукописные экземпляры произведений запрещенного у нас в стране поэта-антисоветчика Иосифа Бродского, — сказал, не поздоровавшись, человек без возраста и особых примет в темно-сером костюме.

— Что значит — распространяю? — спросил Матвей спокойно. — Иосиф Бродский — великий поэт, и любой студент обязан знать его творчество.

— Еще скажите: «великий русский поэт», — криво усмехнулся темно-серый.

— И скажу! — взвился Матвей. — Я считаю Бродского гением! Он великий русский поэт!

— А вы, Матвей Владимирович Перцелай, сын Владимира Давидовича Перцелая, русский по паспорту, собираетесь стать великим русским журналистом? — тихо поинтересовался темно-серый.

— Собираюсь, — признался Матвей, чувствуя, как леденеют пальцы.

У других от волнения руки потеют, а у него становились сухими и ледяными. Потом начиналась отвратительная сухая экзема. Кожа с ладоней слезала лоскутьями, никакие мази не помогали.

— То-то я вижу, вы во все наши серьезные газеты пихаете свои статейки, — произнес темно-серый почти шепотом.

— А что, у нас теперь все газеты — ваши? — еле слышно спросил Матвей. Мысленно он уже попрощался с университетом, надел кирзовые сапоги и отправился в армию, куда-нибудь в Североморск, к черту на рога. «Ну и пусть! Зато потом гнидой себя не буду чувствовать всю жизнь!» — как-то отрешенно подумал он.

Но тут раздался захлебывающийся, квакающий смех. Матвей вздрогнул от удивления: темно-серый смеялся!

  38