Особенно,... 
103 
Так и не вспомнив, на какого, Вадим заметил в толпе высокую тонкую фигуру Белозерской. Через минуту к нему подскочил Арсюша. Мальчик вытянулся, похудел, на нем был темно-синий парадный костюм, галстук-бабочка. Рядом стоял очень полный пожилой человек с растерянным мягким лицом.
— Познакомьтесь, Вадим Николаевич, это мой муж.
Доктор пожал теплую влажную руку всемирно известного пианиста и вспомнил, что видел его лицо по телевизору и на афишах у консерватории.
— Папочка! Это тот самый доктор, который мне вправил вывих.
«Господи, какая сложная у них жизнь, — подумал Вадим, — интересно, как этот ребенок рассказывал своему „папочке“ про вывих? Ведь в обезьянник он ездил с Константиновым…»
Наконец раздался третий звонок. Зал отшуршал целлофаном букетов, отхлопал стульями, откашлялся, стало тихо. Свет погас. Маленький живой оркестр вскинул смычки, зазвучала музыка, вариации на тему какого-то старинного, очень знакомого романса. Медленно поплыл занавес…
Вадим впервые видел Машу на сцене и не узнавал ее. Зато неожиданно для себя он узнал в надменной, циничной, но удивительно обаятельной Лидии Чебоксаровой, в бедной дворяночке, жаждущей выгодного брака, почти забытую корреспондентку Юлю Воронину.
Возможно, ему только показалось, что в этих двух образах есть что-то общее. Просто Маша опять, как тогда, стала другой, чужой, совершенно незнакомой женщиной.
Когда спектакль кончился и зажегся свет, зрители долго аплодировали, режиссер и актеры уже в пятый раз выходили кланяться. Маша, глядя в зал из-за охапки букетов, видела сквозь цветочные головки знакомые лица, хлопающие ладони, слышала крики «Браво!». Конечно, это еще не настоящая премьера, а как бы семейная, и аплодировал зал не столько таланту режиссера и актеров, сколько своим детям, внукам, племянникам, друзьям, ученикам. И все-таки становилось очень приятно. Если такие же аплодисменты прогремят на официальной премьере, после Нового года…
Вдруг Маша перестала дышать, застыла и чуть не выронила букеты. В зале среди множества знакомых лиц она увидела одно, которое надеялась не увидеть больше никогда в жизни. Она сначала обратила внимание на человека, стоявшего в самой глубине маленького бельэтажа. Она заметила его потому, что он не бил в ладоши, как все, а стоял неподвижно. На долю секунды их глаза встретились. И сразу упал занавес.
Когда он поднялся еще раз, в углу бельэтажа никого уже не было.
«Показалось, — решила Маша, — мало ли в Москве кавказских лиц? Забрел в театр случайно кто-то очень похожий на тощего телохранителя, которого так и не поймали тогда. Кто-то очень похожий, и только».
103 
