107 
Дальше Зверев покатился один, с Шамшой, Звиягой и Аксиньей. Но они, разумеется, не в счет. Слуги. От Мурома до Москвы девять подвод грохотали одиннадцать дней. В столицу князь заезжать не стал, сразу повернул к Великим Лукам. Погода стояла неплохая: облачная, с частыми мелкими дождиками. И не жарко, и дорога почти не размокает, и для земли полезно — засуха в этом году не грозит. На восьмой день пути, аккурат в дождь, Зверев увидел несущихся навстречу всадников. Троица коней явно не жалела — но даже с заводными лошадей таким аллюром загнать можно за день. Андрей посторонился, чтобы не забрызгали, натянул поводья. Ему показалось в гонцах что-то знакомое. И лишь когда те пронеслись мимо, он сообразил:
— Пахом! Пахом, стой!!! Дядька, ты куда?! — Он уже собрался броситься в погоню, когда троица сбросила скорость, развернулась. Андрей помахал рукой: — Хоть бы поздоровались! Отец, Боже мой, тебя не узнать. Что с тобою?
Боярин подъехал ближе, подслеповато прищурился. Смахнул дождевые капли с лица — и кинулся вперед, сдавил, как медведя в объятиях:
— Сын! Сынок! Андрюшка! — Звереву даже показалось, что он всхлипнул. — Сын, живой… Откуда? — Он, наконец, оторвался, стряхнул воду с бороды, сжал его голову ладонями, вглядываясь в глаза: — Цел? Ты как, цел? Откуда, как вырвался?
— Как обычно, — пожал плечами Андрей. — Побили татар да назад повернули.
— Погоди. — Боярин перевел взгляд па обоз, на идущий позади табун из полусотни лошадей. — Да ты, никак, с добычей?
— Ты же сам учил, отец! — удивился Зверев. — Положено брать, коли победил.
— Ах ты, сорванец… Ты хоть знаешь, что государь уже повелел двести рублей на твой выкуп из казны выплатить? И мы с матушкой собрали… Хотя чего теперь?
— Так. А царь-то откуда знает?
— Я, как в усадьбу скакал, заехал, через Кошкина передал. А государь, как узнал, повелел заплатить. Коли не хватит, я доплачу… А, да, — опять спохватился Василий Ярославович, — ни к чему ужо. Ты ныне сам с добычей. Как же удалось? Нет, молчи. Потом расскажешь. Эти люди кто? Я их не знаю. Нанял с обозом управиться?
— Ко мне под руку попросились. В плену были.
— Доброе дело, — кивнул боярин. — Так вот сделаем: Вторуша, обоз принимай, в усадьбу приведешь. Вот тебе серебро, коли нужда в чем возникнет. Остальные — на коней. Мать дома с ума сходит, надобно показать тебя скорее. Седлайтесь. Коней, вижу, у нас ныне вдосталь. Домчим быстро.
Они и вправду добрались до усадьбы всего за четыре дня, гордо въехали в ворота, и в этот раз Ольга Юрьевна впервые кинулась обнимать сперва его. Не просто обнимать, а целовать, прижимать к себе, снова целовать и плакать, тыкаясь в него мягким теплым носом.
— Мама, не нужно, — наконец «сломался» Зверев и обнял женщину. — Мама, все хорошо. Все хорошо, я вернулся. Я всегда буду возвращаться. Иначе ведь невозможно, мама. Ты видишь, я здесь. Все хорошо.
Наконец боярыня отступила — и тут уж совсем неожиданно в него вцепилась еще девчонка и тоже принялась слюняво целовать лицо:
— Вернулся, миленький, вернулся! Господи, вернулся мой хороший.
«Жена! — вспомнил Зверев. — Боже мой, я ведь женат! Совсем вылетело из головы».
— А вот и мы пришли братика старшего встретить! — приблизилась, держа укутанного в овчину младенца, холопка. — Ну-ка, посмотри, кто к нам приехал…
Дитятко никуда смотреть не собиралось — оно мирно посапывало, не обращая ни на кого внимания.
— Это кто? — не понял Зверев. — Кто это, матушка? Неужели…
— Братик у тебя растет, Андрей, — виновато кашлянул Василий Ярославович. — Рази я тебе не сказывал? Богатырь, Трувором за голос прозвали. А крестили Ильей.
— Здорово! Значит, коли я пропаду, род Лисьиных уже не прервется.
— Я те дам — «пропаду», — наградил боярин князя звонким подзатыльником. — Ну милостью Божией, стол, мыслю, уже накрыт.
Как говорят в таких случаях сказки: и был пир с утра и до полуночи. Разумеется, с перерывом на баню. А после пира Андрей попал в жаркие объятия совсем молодой женщины, которая только что почти потеряла мужа, стала соломенной вдовой — а потом обрела его снова и на радостях напрочь забыла о том, как страшен плотский грех, о том, что думать нужно о Боге, а супруга отдавать дворовым девкам, и о прочей дури, которую ей вдалбливал прежний духовник.
Пришлось привыкать к новой жизни. Жена жила в его светелке. Жена спала в его постели. Жена разбирала и раскладывала его вещи, перемежая их со своими. Жена сидела рядом с ним за столом. Жена постоянно была рядом. По утрам через день она выходила посмотреть на его упражнения с оружием, и даже, когда они с отцом отправились поохотиться — увязалась следом! Полина не сводила с него глаз, при случае всегда норовила дотронуться до него, прижаться, поцеловать. Княгиня вела себя так, что можно было подумать, будто она в него влюбилась — а не исполняла всего лишь условия брачного договора.
107 
