Особенно,... 
80 
"Эрмальдо До'Брендисиа известный грубиян и похабник, но вовсе не дурак”.
Алехандро покосился на женщину и подумал, что все началось с ее появления.
"Ты тоже не дура, просто тебе спьяну море по колено”.
Пампушка сразу потупилась. Как будто огорчилась, что из-за нее вспыхнула ссора.
Он покачал головой и подумал: “Это я дурак. Нашел развлечение…"
— Дольчо нокто, — коротко попрощался он и вышел из таверны.
Изящная ветка яблони, живые, сочные листья. Соблазн, Грезы, Прославление Его Величия.
Лавровый венок, символ Славы и Провидения. Кедр, олицетворяющий Силу и Одухотворенность. Побег мирта — Способность говорить с усопшими.
Пальмовая ветвь — Победа. Сосновая — Защита и Очищение. Сливовая — Верность.
И, наконец, грецкий орех, символ Разума и Полководческого искусства.
Иль-Адиб вынул все это из корзины, с которой ходил на рынок, и бережно уложил на зеленый шелковый плат. Уложил в строжайшем порядке — магия требует точности, иначе жди беды. Листья и ветки ложились друг на друга, соприкасались корой и прожилками, — чтобы слилась воедино, перемешалась их сила. И вот узор готов. Он безупречен.
Старик ощутил легкие судороги в животе. Волнение. Воодушевление. Согревающее душу предвкушение возмездия.
"Я так долго ждал, но что такое время для Великого Шатра Акуюба? Терпение всегда вознаграждается”.
Никто из тех, в чьих жилах текла кровь Пустыни и кого знал старик, не обладал таким терпением. И никто из них не дожил до его лет.
Но теперь кровь обновлена. Пусть она не чиста, пусть она смешана с вражьей, но это все же лучше, чем ничего. Кому и знать, как не Иль-Адибу, что две краски, смешиваясь, нередко дают новый, более сочный цвет. А тут рождается совершенно новое волшебство.
"Оно-то нам и нужно в этом молодом мире. Старое себя не оправдало, а новое даст нам силу. Новая кровь, новая магия, новый Пророк”.
В шатре сгущался, тяжелел воздух. Запах плотно уложенных друг на друга растений смешивался с ароматами розмарина и шалфея — их расточала медная чаша, стоящая на полу возле шелка. Непоколебимое Благочестие, Память, Любовь, Мудрость. Они дадут Иль-Адибу силу для служения Акуюбу. Для служения Тза'абу Ри.
Он достал из кожаной тубы свиток пергамента — страницу священного писания, расписанную великим мастером и преданным слугой Акуюба. Великолепные краски, восхитительные переходы оттенков, безупречная аккуратность черных линий, дивный блеск золота и серебра. Чудесный цветок Искусства и Волшебства. И теперь узоры Пустыни живут в сердце мальчика.
Иль-Адиб улыбнулся. Сарио уже не мальчик. Он теперь слуга Акуюба, в этом можно не сомневаться.
Старик развернул и разгладил страницу, прижал углы резными золотыми фигурками — символами Ордена. Густая зелень шелка — священный цвет Аль-Фансихирро; в лингве оскурре, в повторяющихся элементах бордюра — дыхание Акуюба, Волшебство. Сам по себе текст не обладает магической силой.
Здесь есть чему поучиться мальчику, вернее, уже не мальчику. Сарио даже сам еще не догадывается, кем он станет.
"Он немало узнал от меня, но еще очень много ему предстоит узнать”.
Иль-Адиб вдыхал священные запахи, читал знакомую тайнопись в сложных рисунках, недоступную тем, кто обделен внутренним оком. Смотрел на созданный его собственными руками магический узор и думал о том, что добился успеха.
Из новых веществ получились новые краски. Кровь тза'абов смешалась с кровью тайравиртцев; Дар ослабленного чумой рода, соединясь с внутренним оком Аль-Фансихирро, сотворил совершенно новую силу.
— Для Тебя, — тихо произнес старик на самом дорогом ему языке — лингве оскурре, языке Аль-Фансихирро. — Во имя Тебя, великий Акуюб, чтобы вновь поселился Ты в сердце Пустыни, в душе ее народа. Я создал Тебе нового Пророка. Да внемлет он гласу Твоему; да исполнит он чаяния народа своего; да станет он могущественнейшим Аль-Фансихирро.
Курились благовония. Он закрыл старые слезящиеся глаза, но тут же открыл — какое-то насекомое укусило в грудь. Хмурясь, он раздвинул полы халата, обнажил худую грудь с дряблой кожей.
Насекомого не было, но между ребрами у сердца выступила капелька крови.
Старый тза'аб обмер.
— Нет! Еще рано!
Капелька набухла и потекла. Хрупкие ребра раздвинулись и хрустнули, пропуская клинок, который находился далеко от шатра.
— Слишком рано… — простонал, испуская дух, дряхлый Иль-Адиба.
80 
