31 
— Нет, он был почти такой же, как всегда. Он очень любил «Травиату», и любил этот город.
— А как проходили репетиции? Мирно?
— Не уверена, что поняла ваш вопрос.
— У вашего мужа были какие-либо сложности с другими людьми, занятыми в спектакле?
— Нет, мне ни о чем таком не известно, — ответила она после чуть заметной паузы.
Брунетти решил, что настал момент перевести вопросы в плоскость более личную. Перелистнув несколько страничек записной книжки, он пробежал их глазами и спросил:
— Скажите, синьора, а кто тут проживает в настоящее время?
Если она и удивилась этой внезапной смене темы, то виду не подала.
— Мой муж и я и экономка, которая живет с нами.
— Давно она у вас, эта экономка?
— Она прослужила у Хельмута лет двадцать. Я впервые ее увидела, когда мы приехали в Венецию.
— Когда это было?
— Два года назад.
— Ну и?
— Она живет в этой квартире круглый год, когда нас нет. — Она торопливо поправилась: — То есть не было.
— Ее имя?
— Хильда Бреддес.
— Она не итальянка?
— Нет. Бельгийка.
Он сделал помету в блокноте.
— Давно вы с маэстро женаты?
— Два года. Мы встретились в Берлине, где я работала.
— При каких обстоятельствах?
— Он дирижировал «Тристаном». Я пошла за кулисы к моим друзьям, которые оказались и его друзьями. А после спектакля мы все вместе пошли ужинать.
— Как долго вы были знакомы до свадьбы?
— С полгода. — Она снова принялась затачивать кончик сигареты.
— Вы говорите, что работали в Берлине, при том что вы венгерка.
Она никак не отреагировала, и он спросил:
— Разве не так?
— Да нет, родом я и правда из Венгрии, но давно уже гражданка Германии. Мой первый муж, о чем вас наверняка уже проинформировали, был немец, и я приняла его гражданство, когда мы после свадьбы переехали в Германию.
Она раздавила окурок и посмотрела на Брунетти, словно давая понять, что отныне все ее внимание целиком отдано его вопросам. Он удивился, почему она решила целиком сосредоточиться именно на этих фактах, ставших с сегодняшнего дня общеизвестными. Все ее ответы насчет обоих браков были правдивы — он знал это благодаря Паоле, безнадежно подсевшей на бульварную прессу, — именно она загрузила его сегодня всеми подробностями.
— Но это несколько необычно, правда? — спросил он.
— Что необычно?
— Что вам разрешили переехать в Германию и принять немецкое гражданство.
На что она улыбнулась, но, как ему показалось, невесело.
— Не так уж и необычно, как вам тут, на Западе, кажется.
Что это — насмешка?
— Я была замужем за немцем. Его контракт в Венгрии истек, ему надо было возвращаться на родину. Я обратилась за разрешением уехать вместе с мужем, и мне его дали. Даже при старом правительстве дикарями мы не были. Семья для венгров — очень большая ценность, — произнесла она таким тоном, словно для итальянцев эта ценность — из самых последних. Во всяком случае, так показалось Брунетти.
— Он отец вашего ребенка?
Вопрос ее явно всполошил.
— Кто?
— Ваш первый муж.
— Да. — Она достала следующую сигарету.
— Он по-прежнему живет в Германии? — спросил Брунетти, зажигая ей сигарету, при том что прекрасно знал, что человек этот преподает в Гейдельбергском университете.
— Да.
— А правда ли, что до брака с маэстро вы были врачом?
— Комиссар, — произнесла она голосом, глухим от ярости, которую не особенно пыталась сдержать или замаскировать. — Я по-прежнему врач и всегда им останусь. В настоящее время у меня нет практики, но уверяю вас, тем не менее я врач.
— Виноват, доктор. — Он и в самом деле ощущал собственную вину и глупость. И поспешил сменить тему: — А ваша дочь, она живет тут, с вами?
Он заметил, как она непроизвольно потянулась за сигаретной пачкой, спокойно смотрел, как она, шаря по столу, наткнулась рукой на горящую сигарету, подняла ее и затянулась.
— Нет, она живет в Мюнхене у дедушки с бабушкой. Ей было бы трудно учиться в итальянской школе, и мы решили, что лучше ей ходить в мюнхенскую школу.
— Она живет у родителей вашего первого мужа?
— Да.
— Сколько ей, вашей дочке?
— Тринадцать.
Ровесница его собственной дочери, Кьяры. Он представил себе, каково ей было бы ходить в школу в чужой стране. Нет, это и правда было бы жестоко.
31 
