Последние отзывы

  34  

— Хто еди-и-ит-та, — пропел он хрипловатым голосом, — отзовися, не то стрельну!

— Свои, Мартыныч…

— Сохач, ты, што ль?! Дьявол тебя носит по ночам, хунхузу на радость. А я тебе паром сготовил, ставь магарыч. Так не отдам.

— Будет магарыч, не трещи языком. Принимай лошадей. Вьюки в баньку стащи, собаки за ночь припас весь сожрут. Насилу добрался. Всю задницу об это седло умозолил, приехали, — он слез с коня и враскорячку пошёл к хозяину, — здорово, Соснин!

— Здорово, живой… Я уж грешным делом думал, что пропал ты совсем. Заходь в дом, я счас всё, как надо, приберу, там чаёк заварен, пышки-шанежки свежие. Я счас управлюсь…

Егор разглядел поближе говорившего. Крепкий, кривоногий мужичок, примерно одних лет с Игнатием. Волосы, как у попа, до плеч, глаза узкие, в руке длинная туземная трубка, говорит взахлёб, но без акцента.

Явно не якут и не тунгус, потому что огонёк трубки подсвечивал вислый нос на плоском лице. Человек неведомых рас, неведомого званья и назначения в этих продуваемых ледяных горах.

Когда вьюки были уложены в низенькую баньку, а с лошадей до осени сняты даже уздечки и задано им вволю отдающего прелью слежалого сена, совсем смерклось. Зашли в избу, пригибаясь в низких дверях.

В ноздри шибанул тяжёлый дух зимнего застоялого жилья. Жарко топилось подобие русской печи из дикого камня, на колченогом столе горела лампа с закопчённым стеклом, а рядом с ней быстро работала иголкой морщинистая женщина с растрёпанными по плечам патлами седых волос.

Наконец Егор понял, что воняло тут выделываемыми кожами. Хозяйка подняла голову, без всякого удивления поздоровалась. Наверное, знала Парфёнова давненько, и его приезд считался обычным делом, как наступление весны.

Старуха бросила рукоделье, взялась собирать на стол. Игнатий сходил за продуктами и спиртом. За едой они долго говорили о прошедшей зиме, былых временах, вспоминали и поминали приискателей, ушедших по этой тропе за фартом и сгинувших навеки неведомо где.

Мартыныч, от выпитого огрузнел, без конца сосал потухшую трубку, торопливо частил языком, глотая слова. Его баба неотрывно работала, махала хомутовой иглой, сшивая заготовки камусных унтов. За всё время она так и не промолвила ни слова, а может быть, была немая, Егор не знал.

Улеглись спать на полу, подстелив толстым слоем оленьи шкуры и укрывшись вытертой медвежьей полостью. В печи потрескивали дрова, а понизу тянуло от двери чистым сквознячком.

Пищали мыши, взбрёхивали собаки за бревенчатой стенкой, и гудел в трубе домовой, сосланный жить в неприветный Якутский край за какие-то грехи.

С утра вязали второй плот на широком ключе Якут. Мартыныч зимой волоком на конях натащил к берегу сухостойных лесин, затесал их с обоих концов, чтобы паром не упирался, а сигал через валуньё в реке.

За хороший паром для сплава приискатели давали крепкую цену. Поперёк основных семиаршинных брёвен в обхват толщиной вязался накат из кругляка потоньше, а сверху укладывались сухие лёгкие чурки.

На них сплавщики сидят при спокойном течении реки, пошевеливая рулевым веслом, а, в случае крушенья на порогах, чурка, привязанная к поясу верёвкой, оказывается вместе с человеком в стремнине, являясь спасательным средством.

Для надёжности, плот скреплён железными скобами, на носу сложена кольцами длинная чалка из ременных вожжей для привязи парома в ночевьях. Мартыныч был, до ужаса, говорлив от зимнего молчания или от какого-то скрытного беспокойства.

Его пошатывало от спирта, он всё силился что-то втолковать, но Игнатий, увлечённый делом, только отмахивался. В обед к зимовью Соснина не пошли, на солнечном пригревке в затишке от штабеля брёвен развели костёр, подвесили над огнём котелки.

Мартыныч запалил свою трубку и долго умащивался на лесине поближе к Парфёнову. Игнатий усмехнулся, развязал котомку, вынул банчок спирта.

— На, уж глотни, не терпится тебе магарыч испробовать.

— Давай, Сохатый, я ведь, не ребятёнок, чтобы выпрашивать и конючить сладость, а вот, ничё с собой поделать не могу. Опосля прошлого лета вовсе стал попивать. Едва не сгинул на реке Эрге. Мы ить осенью с тобой не свиделись, ты и не ведаешь, что сотворилось в тайге.

— Да после того, как нас с тобой тут в девятнадцатом годе хунзузы в расход водили, ничем не удивишь.

— Дай глотну, Сохач, не могу… Тут, Игнатка, пострашней того расстрелу дела вершились.

  34