114 
Это из-за него погибла Марико, преданно бросившаяся следом за ним и, по незнанию реки, попавшая ночью в пороги.
В заводь Егора выкинуло полуживым. Когда он опомнился, подумал: Марико обязательно вынесло сюда, рядом, в эту яму… И Быков даже застонал, представив, как она лежит на холодном тинистом дне, а кругом шныряют башкатые налимы.
Наутро он шарил шестом с плота, потом закидывал сеть с грузами, напряжённо вглядывался в бездонную зелень глуби.
И только к вечеру, усталый, разбитый, машинально приготовил дрова, вздрагивая от каждого стороннего шороха и треска. Егору мерещилось, что вот выйдет она сейчас из леса, присядет у огня на корточки и протянет к огню свои назябшие ладошечки. Уже давно остыл ужин. Егор так и не стал есть.
Он не думал ни о чём, ни о завтрашнем дне, ни о страстях земных. Тупо сидел на сырой земле. И витал в его ушах её пленительный полудетский голосок, и виделась ему её робкая улыбка…
Когда Егор очнулся, то его оглушил ненавистный ропот воды. И отчаявшись до свирепости, вдруг остервенело вскочил. Долго бился с лесом, ломая ударами ног и рук безвинный сухостой, что-то орал бессвязно. И бессильно упал у потухающего костра…
Наутро нашёл в вещах Марико шкатулку с обмазанной воском крышкой. В ней сиротливо лежал вчетверо сложенный листок шероховатой рисовой бумаги. Он торопливо развернул его и впился глазами в ровно написанные карандашом строки:
«Если со мной что случится. Тому, кто найдёт это письмо, просьба передать его Быкову Егору Михеевичу, приискателю на прииск Незаметный у реки Алдан.
Егор, здравствуй!
Я немного заблудилась в тайге и не успела к твоему отплытию всего на несколько часов. Это побудило меня упросить Мартыныча за хорошую плату срубить мне небольшой плот, спешу и надеюсь тебя догнать.
Ему я тоже оставила письмо, если я не найду тебя, потеряюсь в этих страшных местах, ты, всё равно, попадёшь к нему и будешь знать, что наш старик сгорел в своём доме.
Шофёр умер от сердечного приступа, и теперь нам надобно со скорбью поминать их души. Уже некому побеспокоиться о нас с тобой, потому что наши адреса на бумажках старика в надёжных руках.
Я люблю тебя, Егор! Если не догоню, через тунгусов буду искать Игнатия Парфёнова, чтобы передать весточку и встретиться.
Я тебя очень хочу видеть и поэтому ничего не боюсь. И ещё, возможно, у нас с тобой будет великая радость, но я не хочу об этом писать, чтобы не спугнуть её. Гложет сердце плохое предчувствие, поэтому пишу это письмо, словно завещание…
Твоя Маруся».
Егор понуро сидел у костра. Не хотелось никуда плыть, никуда стремиться. Только сейчас он в полной мере осознал, как дорога ему была покоящаяся в ледяной воде хрупкая девушка. Она пожертвовала собой с чистой верой в любовь, решилась даже вступить в поединок с коварным и жестоким Кацумато.
Егор провёл пальцем по лезвию топора, поднялся, выбрал подходящую лиственницу, срубил её и вытесал из цельного ствола островерхий столб-часовенку, по русскому обычаю отмечающую место внезапной гибели человека.
Врезал в неё перекладину и выжег накалённым в костре ножом ряд каллиграфических букв, написанию которых его так терпеливо обучала Марико.
Вкопал столб рядом с крестом братьев Фоминых… Стонущим криком вплелись в шум воды и ветра прочитанные им самим же слова отчаянья:
«Я буду помнить тебя, Марико!»
Потом опять сидел у огня и дивился той невероятной силе, что таилась в этой удивительной женщине… Что за тайну она унесла с собой? Что за великую радость она собиралась поведать, неужто… Неужто!
Да нет… не может быть, чтобы она, забеременев, кинулась очертя голову за ним следом… но всё же, что она хотела рассказать при встрече?
Он неторопливо перебирал в памяти её привычки, пристрастия, жесты. Сами собой с потрескавшихся и обветренных губ потекли строки стихотворения, которое она ему читала в родительской горнице:
- В пути и в пути,
- и снова в пути и в пути…
- Так мы, господин,
- расстались, когда мы в живых.
- Меж нами лежат
- бессчётные тысячи ли,
- И каждый из нас
- у самого края небес…
Было так одиноко, так горько, так сложно оторваться от этого проклятого места и ступить на хлюпающий в волнах неугомонной реки паром… Даже солнце прикрылось траурным саваном облаков, даже ветер притих, и словно кто повторял эхом: «Марико… Марико… Марико…»
114 
