Последние отзывы

  80  

Он увидел его в стране без деревьев. Лоран брел по дороге, старый, согбенный, будто вдовец, идущий к дорогой могиле. Потом он встретил его у моря, Лоран снова был ребенком.

Сам он шел вдоль полосы прибоя. Лоран сидел на песке, совсем один. Рассмотрев его вблизи, он испугался. Лоран был гномом. На мальчишеском теле сидела шишковатая голова с залысинами и войлочными, скорее желтоватыми, чем светлыми, волосами.

Лоран недоверчиво покосился на него краешком глаза, словно бродячая собака, и отбежал подальше, не подпустив к себе. Вместо одной ноги у него была деревяшка.

Сам он остался сидеть у моря возле того места, где только что был Лоран, и мучился под палящим солнцем.

Повторная проверка перемещения денег на счетах Людевига оказалась на удивление плодотворной. Сами-то они ожидали, что все запутается больше прежнего.

— Просто раньше мы видели ситуацию в ложном свете, — лукаво прокомментировал Лейдиг. — Теперь у нас открылись глаза.

Как и прежде, ни один денежный перевод не свидетельствовал об оплате киллера. Если только у рогоносца не было других вкладов. Но поскольку он все прочие банковские операции проводил через единственный в округе банк, который позволял инвалидам получать деньги со своего вклада (правда, лишь обговоренные заранее суммы) на дому через рассыльного, сыщики сочли это невероятным. Суммы были слишком незначительные для найма киллера. Зато сыщикам бросилось в глаза, что Людевиг в течение почти всего 2000 года тратил в неделю на 150–180 евро (в пересчете на новую валюту) больше, чем прежде, в 2001 году такие суммы уже не фигурировали, а несколько недель назад его траты опять возросли. Недавно он дважды снимал со счета такую сумму.

— И вот теперь наступает развязка, — сказал Тойер, довольно убедительно изложив все это своему начальнику, доктору Ральфу Зельтманну. — Мы предположили, что теперь он для маскировки приглашает и других проституток…

Директора, казалось, его выкладки не заинтересовали. Гаупткомиссар не понимал почему. Они сидели в кабинете шефа, в креслах пастельного цвета. На столе, как всегда, красовалась бесполезная чаша с камешками «хорошего настроения», а по экрану монитора взволнованно скакали светящиеся строки «Саrре diem».^[23]

— Господин Тойер, по-моему… как бы это выразиться… да, точно, вы сказали «И вот теперь наступает развязка». Но мне все равно, что там наступает. Я считаю, что вы слишком зарываетесь, переоцениваете себя. Что там с этим Плазмой? Ведь свидетель видел, как он стрелял…

— Тот свидетель просто рассыпается от старости, — перебил его Тойер. — Восемьдесят три года. Давление такое, как в скороварке при закрытой крышке. Диабет с его роковыми последствиями для сетчатки, которая наполовину состоит из воспоминаний о Второй мировой войне.

— Что вы себе позволяете! Как вы говорите о пожилом гражданине нашего общества! — взревел Зельтманн. — Извините, господин Тойер, простите, это… ладно, мы больше не держим кота в мешке… кота на стол, господин Тойер. Министерство рекомендует нам упразднить группы, изменить структуру. Все, хватит. Из Америки поступили результаты новых исследований, оттуда позаимствована и прежняя модель, как вы, конечно, знаете…

— Ничего я не знаю, — зло огрызнулся Тойер. — Вы всегда говорили, что это ваша идея…

— Господи, верно. — Казалось, Зельтманн был близок к слезам. — Все мы идем по следам других, а те, в свою очередь, едут на чужом горбу. Так что не всегда и определишь, кому принадлежит право первенства. Перевод мой. Не отказываюсь. Беру на себя ответственность, так сказать, за большую часть идеи. Господин Тойер, вам интересно, что я сейчас говорю?

— Ничего, терпимо, — ответил гаупткомиссар. — Только я не очень понимаю, о чем речь.

— В США, — Зельтманн встал и стал расхаживать взад-вперед, заложив руки за спину, — в тех городах, где были созданы новые полицейские структуры — так называемые «следственные группы», — раскрываемость тяжких преступлений понизилась на 0,3 процента.

— Поскольку у нас в Гейдельберге одно убийство случается в среднем раз в год, — сказал Тойер (он устал от болтовни начальника и впал в депрессию), — это означает, что у нас за триста лет одно тяжкое преступление останется нераскрытым. Все же американцы — самые большие идиоты в мире.

— Ну, не скажите. — Голос Зельтманна зазвучал трепетно, с религиозным пафосом; шеф подсел неуместно близко к Тойеру. — И вообще, в наши дни нехорошо так говорить о них. Вспомните о башнях, рухнувших одиннадцатого сентября, о невиданных человеческих жертвах. И о том, чем мы обязаны американцам. Подумайте, сколь многим мы им обязаны, переберите в уме каждый пункт — и таких пунктов бесконечно много.

  80