130 
– Преданный слуга вашего величества, – сказал д'Эпернон, – господин де Сент-Малин.
И он посмотрел, какое это впечатление произвело на Эрнотона.
Но тот остался невозмутимым.
– Луаньяк, – добавил д'Эпернон, – позовите господина де Сент-Малина.
– Господин де Карменж, – сказал король, который понял намерения герцога д'Эпернона, – когда вы выполните ваше поручение, вы немедленно приедете в Венсен.
– Да, сир.
И Эрнотон, несмотря на свое философское умонастроение, уехал, довольный тем, что не будет присутствовать на триумфе, который должен был так обрадовать честолюбивое сердце де Сент-Малина.
Глава 8
Семь грехов Магдалины
Король бросил взгляд на лошадей, и, увидев, какие они сильные и горячие, не пожелал рисковать ездой в одиночку, поэтому, как мы видели, поддержав Эрнотона, он знаком пригласил герцога сесть вместе с собой.
Луаньяк и Сент-Малин заняли место по обе стороны кареты, и только один форейтор ехал впереди.
Герцог поместился один на переднем сиденье массивного сооружения, а король со всеми своими собаками уселся на подушках в глубине.
Среди всех псов один был его любимцем; тот самый, которого мы видели у него на руках в ложе ратуши; он сладко дремал на особой подушке.
Справа от короля был стол, ножки которого были вделаны в пол кареты, на столе лежали раскрашенные картинки, которые его величество необыкновенно ловко вырезывал, несмотря на тряску.
Это были главным образом картинки религиозного содержания. Все же, как это обычно бывало в ту эпоху, к образам христианским примешивались языческие, и в религиозных картинках короля была довольно хорошо представлена мифология.
В данный момент Генрих, методичный во всем, сделав выбор между рисунками, стал вырезывать картинки из жизни Магдалины-грешницы.
Сюжет и сам по себе был живописен, а воображение художника его еще разукрасило; Магдалина была изображена молодой, красивой, окруженной поклонниками; роскошное купанье, балы и наслаждения всех видов нашли свое отражение в этой серии рисунков.
У художника-гравера явилась остроумная идея, как это случилось позже с Калло по поводу «Искушения святого Антония», прикрыть капризы своего резца законным покровом церковного авторитета; так, под каждым рисунком, изображавшим один из семи смертных грехов, стояли подписи:
«Магдалина впадает в грех гнева». «Магдалина впадает в грех чревоугодия». «Магдалина впадает в грех гордости». «Магдалина впадает в грех сладострастия».
И так дальше, вплоть до седьмого и последнего смертного греха.
Картинка, которую король вырезал, когда они проезжали через Сент-Антуанские ворота, изображала Магдалину, впадающую в грех гнева.
Прекрасная грешница, полулежа на подушках, без всяких покровов, кроме своих роскошных золотых волос, которыми она впоследствии оботрет облитые ароматами ноги Христа, прекрасная грешница только что велела бросить раба, разбившего драгоценную вазу, направо, в садок, полный миног, высовывавших из воды свои жадные змеевидные головы, в то время как налево служанку, еще менее одетую, чем она сама, так как волосы у нее были подняты, хлестали по приказу Магдалины за то, что, причесывая свою госпожу, она вырвала несколько золотых волосков, обилие которых должно было бы сделать грешницу более снисходительной к подобным проступкам.
В глубине картины были изображены собаки, которых били за то, что они безнаказанно пропустили идущих за милостыней нищих, и петухи, которых резали за то, что они слишком рано и слишком звонко пели.
Доехав до Фобенского креста, король вырезал все фигурки этой картинки и уже готовился приступить к другой, под названием «Магдалина впадает в грех чревоугодия».
Эта картинка изображала прекрасную грешницу лежащей на пурпурном и золотом ложе, на каких древние возлежали за столом; все самые изысканные блюда – мясные, рыбные, фруктовые, известные римским гастрономам, от сонь в меду до краснобородок в фалернском вине – украшали стол. На земле собаки дрались из-за фазана, в то время как воздух кишел птицами, уносившими с этого благодатного стола фиги, землянику и вишни; птицы иногда роняли их стаям мышей, которые, подняв носы, ожидали этой манны, падавшей с неба.
Магдалина держала в руке наполненную золотистым, как топаз, вином странной формы чашу, подобную чашам, описанным Петронием в его «Пиршестве Тримальхиона».
130 
