Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
92 
Маруся Волкова. Конец 1910-х гг.
Капитолина Волкова. 1920-е гг.
Вообще-то умыкать черноброво-черноглазую, на его богемный вкус, немного простоватую и слишком уж серьезную Марусю Анреп не собирался. Спешил домой, в Англию, к жене и детям. Но лондонская машинистка Б.В. уж очень просила помочь ее родственнице, барышне из приличной семьи…
Плаванье из-за войны затянулась, чернобровка без памяти влюбилась в своего спасителя, и спасителю (чтобы Маруся не отравилась) пришлось оставить ее при себе – на всю оставшуюся жизнь.
Конечно, если бы Анна Андреевна хотела узнать истину, она бы ее узнала, но она и не пыталась: комфортнее было думать, что Гаршин тронулся умом:
* * *
- А человек, который для меня
- Теперь никто, а был моей заботой
- И утешеньем самых горьких лет,
- Уже бредет как призрак по окраинам,
- По закоулкам и задворкам жизни,
- Тяжелый, одурманенный безумьем,
- С оскалом волчьим…
- Боже, Боже, Боже!
- Как пред тобой я тяжко согрешила!
- Оставь мне жалость хоть…
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Анна Ахматова на писательском собрании. Ленинград. Начало 1946 г.
- Еще на всем печать лежала
- Великих бед, недавних гроз,
- И я свой город увидала
- Сквозь радугу последних слез.
Как бы Анна Андреевна пережила такое унижение, как разрыв с Гаршиным? Ведь все-все знакомые были оповещены о предстоящей перемене в ее судьбе! На ее счастье, из эвакуации вернулся овдовевший Пунин с дочерью и внучкой, и между ними на первых порах возникло что-то похожее на «призрак прежних дней»:
- И, как всегда бывает в дни разрыва,
- К нам постучался призрак первых дней,
- И ворвалась серебряная ива
- Седым великолепием ветвей.
- Нам, исступленным, горьким и надменным,
- Не смеющим глаза поднять с земли,
- Запела птица голосом блаженным
- О том, как мы друг друга берегли.
Лад, как и следовало ожидать, продержался недолго: битые черепки склеить можно, а звону не будет. Пунин опять женился, вышла во второй раз замуж и Ирина Николаевна. Жизнь Анны Андреевны снова замерла и превратилась в мучительное ожидание возвращения сына с войны. Вообще-то она знала: Гумилевых вражьи пули не берут, иные смерти на роду им написаны, но кто-то при ней ляпнул, что Лев Николаевич воюет в составе смертников, то есть «штрафных». Вопреки суеверному опасению матери, сын вернулся. Живой и невредимый. И даже восстановился на истфаке. Жили они теперь вместе, вдвоем, и даже кое-как сводили концы с концами.
ПОСЛЕДНЕЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
- У меня одна дорога:
- От окна и до порога.
- День шел за днем – и то и сё
- Как будто бы происходило
- Обыкновенно – но чрез всё
- Уж одиночество сквозило.
- Припахивало табаком,
- Мышами, сундуком открытым
- И обступало ядовитым
- Туманцем…
* * *
- Наше священное ремесло
- Существует тысячи лет…
- С ним и без света миру светло.
- Но еще ни один не сказал поэт,
- Что мудрости нет, и старости нет,
- А может, и смерти нет.
* * *
- На стеклах нарастает лед.
- Часы твердят: «Не трусь!»
- Услышать, что ко мне идет,
- И мертвой я боюсь.
- Как идола, молю я дверь:
- «Не пропускай беду!»
- Кто воет за стеной, как зверь,
- Что прячется в саду?
УЧИТЕЛЬ
Памяти Иннокентия Анненского
- А тот, кого учителем считаю,
- Как тень прошел и тени не оставил,
- Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
- И славы ждал, и славы не дождался,
- Кто был предвестьем, предзнаменованьем,
- Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —
- И задохнулся…
* * *
- Последний ключ – холодный ключ забвенья.
- Он слаще всех жар сердца утолит.
- Есть три эпохи у воспоминаний.
- И первая – как бы вчерашний день.
- Душа под сводом их благословенным,
- И тело в их блаженствует тени.
- Еще не замер смех, струятся слезы,
- Пятно чернил не стерто со стола —
- И, как печать на сердце, поцелуй,
- Единственный, прощальный, незабвенный…
- Но это продолжается недолго…
- Уже не свод над головой, а где-то
- В глухом предместье дом уединенный,
- Где холодно зимой, а летом жарко,
- Где есть паук и пыль на всем лежит,
- Где истлевают пламенные письма,
- Исподтишка меняются портреты,
- Куда как на могилу ходят люди,
- А возвратившись, моют руки мылом,
- И стряхивают беглую слезинку
- С усталых век – и тяжело вздыхают…
- Но тикают часы, весна сменяет
- Одна другую, розовеет небо,
- Меняются названья городов,
- И нет уже свидетелей событий,
- И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
- И медленно от нас уходят тени,
- Которых мы уже не призываем,
- Возврат которых был бы страшен нам.
- И, раз проснувшись, видим, что забыли
- Мы даже путь в тот дом уединенный,
- И, задыхаясь от стыда и гнева,
- Бежим туда, но (как во сне бывает)
- Там все другое: люди, вещи, стены,
- И нас никто не знает – мы чужие.
- Мы не туда попали… Боже мой!
- И вот когда горчайшее приходит:
- Мы сознаем, что не могли б вместить
- То прошлое в границы нашей жизни,
- И нам оно почти что так же чуждо,
- Как нашему соседу по квартире,
- Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
- А те, с кем нам разлуку Бог послал,
- Прекрасно обошлись без нас – и даже
- Всё к лучшему…
92 
