109 
Брунетти взял синьору Кончетту под руку.
— Пойдемте со мной, синьора. — Он кивнул Вьянелло, который тут же оказался позади него. — Ступайте с этим человеком, синьора. У него лодка, и он отвезет вас в квестуру.
— Только не на лодке, — сказала она. — Я боюсь воды.
— Это очень надежная лодка, синьора, — сказал Вьянелло.
Она повернулась к Брунетти:
— Вы поедете с нами, Dottore?
— Нет, синьора, я должен остаться здесь.
Она указала на Вьянелло, обращаясь к Брунетти:
— Ему можно доверять?
— Да, синьора, вы можете ему доверять.
— Вы клянетесь?
— Да, синьора. Клянусь.
— Vabene, [35] мы поедем в лодке.
Она двинулась с места в сопровождении Вьянелло, которому пришлось наклониться, чтобы поддерживать ее под локоть. Она сделала два шага, остановилась и снова повернулась к Брунетти:
— Dottore?
— Да, синьора Кончетта?
— Картины у меня дома.
И она повернулась и направилась к дверям вместе с Вьянелло.
Позже Брунетти узнал, что, прожив двадцать лет в Венеции, она ни разу не села в лодку: как и многие сицилийские горцы, она смертельно боялась воды и за двадцать лет так и не преодолела этого страха. Но еще раньше он узнал, что она сделала с картинами. Когда полиция пришла к ней в дом, они нашли три картины — Моне, Гоген и Гварди были разрезаны на куски теми же самыми ножницами, которыми она пыталась атаковать Брунетти несколько лет назад. На этот раз Пеппино не было, и он не мог остановить ее, и в порыве горя она уничтожила их, оставив только рваные клочья полотна и красок. Брунетти не удивился, узнав, что многие сочли это верным доказательством ее безумия: убить человека может всякий, уничтожить картину Гварди может только безумец.
Спустя два дня в квартире Брунетти после обеда зазвонил телефон, и Паола взяла трубку. По теплу в ее голосе и частому смеху, которым она встречала то, что ей говорили, Брунетти понял, что это ее родители. Спустя долгое время, почти через полчаса, она вышла на террасу и сказала:
— Гвидо, отец хочет поговорить с тобой минутку.
Он вернулся в гостиную и взял трубку.
— Добрый вечер, — сказал он.
— Добрый вечер, Гвидо, — сказал граф. — У меня для тебя новости.
— Насчет свалки?
— Свалки? — переспросил граф, удачно изображая недоумение.
— Свалки у озера Барчис.
— А, ты имеешь в виду строительную площадку. В начале этой недели там был частный транспортный подрядчик. Вся площадка очищена, все вывезено, земля выровнена бульдозером.
— Строительная площадка?
— Да, армия решила проводить на этой территории испытания излучения радона. Поэтому они собираются сделать эту территорию закрытой и построить там нечто вроде испытательной установки. Автоматической, разумеется.
— Чья армия, наша или их?
— Ну конечно наша.
— Куда убрали отходы со свалки?
— Кажется, грузовики направились в Геную. Но друг, который рассказал мне об этом, выражался не точно.
— Вы ведь знали, что Вискарди участвует в этом?
— Гвидо, мне не нравится твой обвинительный тон, — резко сказал граф. Брунетти не извинился, и граф продолжал: — Я много знал о синьоре Вискарди, Гвидо, но он был для меня недосягаем.
— Теперь он для всех недосягаем, — сказал Брунетти, но никакого удовлетворения от возможности произнести эти слова не почувствовал.
— Я пытался тебе намекнуть.
— Я не представлял, что он был настолько могуществен.
— Да, был. А его дядя, — граф назвал министра кабинета, — остается еще более могущественным. Ты понял?
Он понял больше, чем ему хотелось бы.
— Я прошу еще об одном одолжении.
— На этой неделе я очень много сделал для тебя, Брунетти. Много такого, что шло вразрез с моими кровными интересами.
— Это не для меня.
— Гвидо, благодеяния всегда делают для себя. В особенности когда мы просим за других.
Брунетти молчал так долго, что граф спросил в конце концов:
— Что случилось?
— Есть один офицер-карабинер, Амброджани. Он только что получил назначение на Сицилию. Вы можете сделать так, чтобы с ним ничего не случилось, пока он там?
— Амброджани? — спросил граф, словно его интересовало только имя.
— Да.
— Я посмотрю, что здесь можно сделать, Гвидо.
— Буду очень признателен.
— Полагаю, как и майор Амброджани.
— Благодарю вас.
109 
