Последние отзывы

  170  

В этот момент явился доктор сера Джованни в богатом парчовом платье и шапочке из темно-синего бархата, из-под которой свисали длинные седые волосы. С уверенностью, порожденной десятилетиями практики, он осмотрел пациента.

Ливио крепко зажмурился, отвернул голову от лампы и только стонал в ответ на все вопросы врача:

— Голова… болит.

Под конец доктор завел руку за затылок Ливио и попросил его наклонить голову и коснуться подбородком груди. Но первая же попытка вызвала болезненные крики, и врач сейчас же велел мальчику лечь.

Ливио упал на подушки и съежился. Он весь дрожал. Доктор поднялся с постели и поманил Катерину за собой к двери. Я пошла за ними. Лекарь не был злым человеком, взгляд его оказался печальным и усталым, как обычно бывает у тех, кто видел слишком много страданий.

— Мне очень жаль, ваша светлость, — сказал он Катерине мягким отеческим тоном. — Но исход будет самым печальным.

— Печальным? — Катерина, кажется, не поняла его, как будто доктор сказал сейчас какую-то нелепицу.

Врач горестно вздохнул и сказал:

— Я уже видел подобное, чаще всего у детей, причем тех, которые купались в нечистой или стоячей воде. Шансы на то, что ваш сын выздоровеет, очень малы.

Катерина зажала рот рукой и проговорила сквозь пальцы:

— Не может быть… Еще днем он был совершенно здоров. — Она с ужасом посмотрела на Ливио, распластавшегося на спине. — Что будет дальше?

— Лихорадка еще усилится. Возможно, последуют судороги, но мальчик наверняка потеряет зрение и слух и впадет в оцепенение. Смерть наступит через несколько часов.

Катерина охнула, как будто задохнувшись от внезапного удара, и спросила:

— Что можно сделать?

— Я могу поставить ему пиявки, но это не способ лечения. Его страдания лишь продлятся.

— Что еще? — нетерпеливо спросила она.

— Отвар из коры белой ивы помогает при лихорадке, — с сочувствием сказал доктор. — Хотя вашему сыну будет очень трудно глотать. У меня есть молотый мак, можно добавить его в настой, чтобы немного облегчить боль.

Лючия принесла небольшой половник и котелок с кипятком. Доктор порылся в своем мешке и вынул снадобья, из которых Лючия проворно приготовила настой. Ливио закричал, когда мать приподняла его, поддерживая голову, а я подсовывала ему под спину еще одну подушку, чтобы он мог сидеть. Затем Лючия принялась поить больного отваром, по капле вливая ему в рот из половника. От каждого глотка мальчик вздрагивал и морщился.

Катерина отпустила врача и легла рядом с сыном. Она осторожно обняла его, прижала к себе и стала что-то нашептывать на ухо. Всего раз веки мальчика затрепетали и приоткрылись — глаза за ними были мутными от боли и жара.

Вскоре в комнату больного пришел сер Джованни. Судя по его суровому лицу, доктор объяснил ему, что происходит.

Катерина подняла глаза на любовника, чтобы рассказать обо всем, но вместо слов хлынули слезы. Сер Джованни прилег на постель рядом с ней и обнял ее за плечи, как она сына. Ливио уже охватило то самое оцепенение, предсказанное доктором. Он не реагировал на прикосновения и звуки.

Они пролежали так всю ночь. За час до рассвета, когда небо посерело, дыхание Ливио сделалось сиплым и тяжелым. Сер Джованни, сохранивший самообладание, велел позвать священника. Я спешно подняла с постели капеллана Катерины и сразу же отвела его к больному. Когда мы пришли, мальчик едва дышал. Священник завершил молитву, и Ливио не стало.

Катерина не хотела уходить, обнимала мертвого сына, и сер Джованни осторожно отошел от нее.

Мы с Лючией рыдали, когда он приблизился к нам и сказал:

— Я не оставлю ее в такой момент, пробуду здесь столько, сколько потребуется. Как вы думаете, не стоит ли мне поговорить со старшими сыновьями или она захочет сделать это сама?

Я поглядела на свою госпожу, которая что-то негромко приговаривала и качала Ливио на руках. Велев Лючии остаться с нею, я проводила Джованни до комнаты Оттавиано. Флорентиец сдержанно постучал, и камердинер открыл дверь. Молодые люди были одеты и строили тревожные догадки о судьбе младшего брата.

— Мне очень жаль, — сказал им Медичи с искренней скорбью. — Юный Джованни Ливио скончался от лихорадки, вызванной купанием в грязной воде.

Он замолк, потому что Оттавиано разразился слезами, а Цезарь попытался утешить его.

Когда юноши выразили свое горе, Джованни мягко произнес:

  170