46 
Габриэль вздохнул, неуверенно провел руками по волосам и снова повернулся лицом к ней.
— И он действительно заботился о тебе, милая… О Боже!
Он с явным отвращением остановил себя, и сердце Рэйчел упало. Не в силах больше сдерживаться, она уже готова была вновь кинуться к нему, но испепеляющий взгляд заставил ее замереть на месте.
Она с рыданиями упала на постель.
Он был прав — нельзя было разрушать барьеров, которые Габриэль с таким трудом возводил между ними. Но сама мысль о том, что эти барьеры останутся навсегда, была для нее невыносима.
— Он полюбил тебя, Рэйчел. — Габриэль уже с трудом выталкивал из себя слова. — Как и я. Когда он сделал анализ крови, на котором настояла Лидия, вопрос о том, его ли ты дочь, уже не имел значения.
Для Грега — возможно, подумала Рэйчел, но не для Габриэля. Тот анализ сначала разрушил его жизнь, а теперь разрушает ее.
— Но почему моя мать даже не заикнулась об этом?
— Грег запретил. Он сказал, что не желает, чтобы люди знали о его делах. Думаю, он поставил это условием ее переезда сюда, а она любила его так сильно, что молчит до сих пор.
— А почему он не хотел признать меня? — осмелилась спросить Рэйчел.
Габриэль в отчаянии покачал головой.
— Бог знает. Если бы он признал, мы не свалились бы во всю эту грязь. И кто ведает, что бы он сделал после того, как женился на твоей матери. Если бы он не умер, возможно, проглотил бы свою глупую гордость и сделал бы нас одной большой, счастливой семьей.
Цинизм последних слов заставил Рэйчел внутренне содрогнуться.
— Именно поэтому вы скандалили?
Габриэль мрачно кивнул, его губы сжались в жесткую, тонкую линию.
— Он сказал, не имеет значения, чей ты ребенок. Ты живешь здесь, он обращается с тобой как с дочерью. Что еще надо? Я сказал, что ему следует признать тебя или по крайней мере жениться на Лидии, оформить все по закону. Я хотел, чтобы все было открыто. Хотел, чтобы у тебя был настоящий дом, настоящее имя, настоящий отец…
Он еще раз покачал головой, словно не веря собственным словам.
— Я был не совсем честен с ним. Тебе было только девятнадцать, и я только что лишил тебя девственности…
— Не лишил! — решительно возразила Рэйчел. — Ты не взял ничего, чего я не стремилась отдать. Я была…
Челюсти у него конвульсивно сжались, по лицу пролегли белые складки. Рэйчел поняла, что нажала на больное место.
— О!..
— Да.
Его тон сурово подчеркивал ужасающую жестокость ее слов.
— Если бы его отцовство стало известно, ты бы узнала, что я твой единокровный брат. Не думаю, что ты смогла бы справиться с этим. Черт возьми, я не мог справиться с этим! Так что в конце концов согласился с отцом, что лучше все оставить как есть, а мне уехать в Америку, и чем быстрее, тем лучше.
— Для начала сделав все, чтобы мне было противно даже приближаться к тебе, — закончила Рэйчел.
Слезы снова душили ее.
— Да. — Его ответ прозвучал едва слышно. — Ты бы никогда не узнала, чего мне это стоило. Но я не видел другого выхода. Я не мог рассказать тебе правды и не мог рисковать — ты ведь снова искала встречи со мной. — Его улыбка была кривой и жалкой. — Я не думал, что хватит сил устоять перед тобой, и ужасно боялся выдать себя. Я знал, что делаю тебе больно, но это было лучше, чем открыть правду.
Он был готов к ее ненависти, был готов все эти годы терпеть презрение, отвращение, лишь бы защитить ее от самой себя.
— И Аманда была просто обороной?
Короткий горький смешок Габриэля подтвердил ее догадку.
— Вот именно, просто обороной. Она получила мало удовольствия от той ночи. Я удивлен, что Аманда не раструбила сразу же или после моего отъезда: Габриэль Тирнан, хваленый племенной жеребец всей округи, ни на что не способен! Какой позор! Я действительно думал, что смогу с ее помощью забыть тебя. Но когда дошло до дела — ничего!
Это было слабое, но все же утешение, Рэйчел почувствовала даже что-то вроде радости.
— А Кэсси?
— Кэсси?..
Габриэль разгладил рукой волосы и потер лицо жестом человека, потерпевшего кораблекрушение.
— Кэсси — щит, которым ты заставила меня прикрыться.
— Я заставила? — не в силах поверить, запротестовала Рэйчел, и Габриэль мрачно кивнул.
— Возвращаясь сюда на похороны отца, я верил, что четыре с половиной года — достаточный срок. Что если я и не разлюбил тебя, то по крайней мере нарастил более толстую кожу. Я ошибался. — Он бессильно прислонился к стене. — Боже, как я ошибался! Достаточно было взглянуть на тебя, чтобы понять это. Ничто не умерло. Я говорил себе, что смогу справиться — должен справиться. И я бы справился, если бы ты все так же ненавидела меня, держала дистанцию…
46 
