54 
Когда Эдисон был моложе, Адиса сидела с ним после школы, когда я работала во вторую смену, пока он сам не попросил оставлять его дома одного. Его кузены постоянно подтрунивали над ним за то, что он не понимает их сленга, а когда он более-менее освоил его, его белые друзья в школе начали смотреть на него так, будто у него выросла вторая голова. Даже я с трудом понимала своих племянников, которые толкались локтями на диване и хохотали, пока Тиана не отлупила их кухонным полотенцем за то, что они не давали уснуть малышке. («Чё, нехило притомился?» — сказал один из мальчиков, и у меня ушло несколько минут, чтобы понять, что в переводе это означает: «Что, очень устал?» и что Табари дразнит брата за то, что тот выиграл один из раундов игры.) Эдисон не вписывался в среду белых детей в школе, в чем, по крайней мере, мог винить цвет своей кожи. Но со своими двоюродными братьями он тоже не ладил, хотя они были такими же, как он.
Адиса складывает на груди руки.
— Тебе нужно найти адвоката и самой засудить эту чертову больницу.
— На это нужны деньги, — вздыхаю я. — Я просто хочу, чтобы все закончилось.
Сердце начинает биться, как молот о наковальню. Я не могу потерять наш дом. Я не могу взять сбережения — все, что отложено Эдисону на колледж, — и потратить их на еду, ипотеку и газ. Я не могу лишить сына шансов на будущее только потому, что подо мной взорвалась мина.
Адиса, должно быть, видит, что я нахожусь на грани срыва, потому берет меня за руку.
— Рут, — мягко говорит она, — твои друзья отвернулись от тебя. Но знаешь, почему хорошо иметь сестру? Это навсегда.
Она смотрит на меня — ее глаза настолько темны, что почти невозможно увидеть границу между зрачком и радужной оболочкой. Но эти глаза смотрят уверенно, она не отпускает меня, и я медленно-медленно позволяю себе снова дышать.
Когда я в семь часов возвращаюсь домой, Эдисон бежит к двери.
— Почему ты вернулась? — спрашивает он. — Все в порядке?
Я приклеиваю к лицу улыбку.
— Все хорошо, милый. Просто со сменами вышла путаница и мы с Корин пообедали в «Олив гарден».
— Что-нибудь вкусненькое принесла?
Благослови, Господи, этого подростка, который видит не дальше собственного чувства голода.
— Нет, — говорю я, — мы купили одно блюдо на двоих.
— Зачем вообще нужно было туда ходить? — обижается он.
— Ты закончил работу о Латимере?
Он качает головой:
— Нет. Наверное, я выберу Энтони Джонсона. Он был первым Черным землевладельцем. Еще в 1651 году.
— Ничего себе, — отвечаю я. — Впечатляет.
— Да, но не все так гладко. Понимаешь, он был рабом, который приехал в Вирджинию из Англии и работал на табачной плантации, пока на нее не напали коренные американцы. Погибли все, кроме пятерых человек. Он со своей женой Мэри освободился и получил двести пятьдесят акров земли. Дело в том, что потом он сам владел рабами. И я не знаю, нужно ли рассказывать об этом своему классу. Они же смогут использовать это против меня в спорах. — Задумавшись, он качает головой. — Ну, то есть как можно становиться рабовладельцем, если ты сам когда-то был рабом?
Я думаю обо всем, что сделала, чтобы пробиться наверх: образование, брак, этот дом, отдаление от сестры.
— Не знаю, — медленно говорю я. — В его мире имевшие власть держали рабов. Может быть, он считал, что без этого не выбьется в люди?
— Это не оправдывает такого поступка, — замечает Эдисон.
Я обхватываю его за талию и крепко обнимаю, прижимаясь лицом к его плечу, чтобы он не видел слезы в моих глазах.
— Ты чего?
— Милый, — бормочу я, — ты делаешь этот мир лучше.
Эдисон обнимает меня.
— А представь себе, что бы я мог сделать, если бы ты принесла мне курицу пармезан!
Когда он ложится спать, я просматриваю почту. Счета, счета, еще счета… Плюс тонкий конверт из Департамента здравоохранения с аннуляцией моей лицензии медсестры. Я смотрю на него минут пять, но слова не материализуются во что-то большее, а остаются тем, чем являются, — подтверждением того, что это не дурной сон и я не проснусь сейчас, удивляясь своей безумной фантазии. Я сижу в гостиной, мои мысли несутся с такой скоростью, что я не успеваю ничего обдумать. Это ошибка, вот и все. Я знаю это, и мне просто нужно сделать так, чтобы и все остальные увидели это. Я — медсестра. Я исцеляю людей. Я вселяю в людей покой. Я исправляю то, что идет не так. Я могу исправить и это.
54 
