Особенно,... 
46 
— Да. Извините.
— Значит, до встречи?
— С удовольствием приду, — радостным тоном сообщаю я и кладу трубку.
Эдисон садится за стол и насыпает гору хлопьев в миску.
— Разговаривала с кем-то белым?
— Что это за вопрос?
Он пожимает плечами и льет в миску молоко, потом, уже сунув ложку в рот, отвечает:
— У тебя голос меняется.
У Карлы Луонго на чулках стрелка. Мне стоило бы думать о других вещах, например зачем вообще понадобился этот разговор, но я никак не могу оторваться от дырки на ее чулках. Если бы она была кем-то другим — кем-то, кого я считаю другом, — я бы тихонько сказала ей об этом, чтобы она не попала в неловкое положение.
Но в действительности, хоть Карла и говорит, что она на моей стороне (есть две стороны?) и что это простая формальность, мне трудно ей верить.
Последние двадцать минут я подробно, в деталях, рассказываю, как оказалась в отделении новорожденных один на один с ребенком Бауэров.
— Значит, вам сказали не прикасаться к младенцу, — повторяет адвокат.
— Да, — говорю я в двадцатый раз.
— И вы не трогали его до тех пора, пока… Как вы выразились? — Она щелкает кнопкой ручки.
— Пока не получила указание от Мэри, старшей медсестры.
— И что она сказала?
— Попросила делать массаж. — Я вздыхаю. — Послушайте, вы все записали. Я уже не скажу ничего нового, а у меня сейчас смена начинается. Еще долго?
Адвокат ставит локти на колени.
— У вас были какие-либо взаимодействия с родителями?
— Очень короткие. До того, как меня отстранили от ребенка.
— Вы рассердились?
— Что, простите?
— Вы рассердились? Вас ведь оставили один на один с этим младенцем, хотя до этого дали указание его не трогать.
— У нас не хватало рук. Я знала, что Корин или Мэри скоро придут меня сменить, — отвечаю я и понимаю, что не ответила на вопрос. — Я не сердилась.
— Однако доктор Аткинс утверждает, что между делом вы предлагали стерилизовать ребенка, — говорит адвокат.
У меня замирает сердце.
— Вы говорили с педиатром?
— Моя работа говорить со всеми, — отвечает она.
Я смотрю на нее:
— Это была просто глупая шутка. — О которой никто бы и не вспомнил, если бы не случилось все остальное. Если… Если… Если…
— Вы наблюдали за ребенком? Вы вообще смотрели на него?
Я медлю с ответом и в этот миг понимаю, что наступила главная минута во всем этом деле, минута, к которой я буду возвращаться снова и снова, пока не отшлифую ее у себя в голове до такого состояния, что уже не смогу вспомнить каждой зацепки, каждого штриха, каждой подробности. Я не могу сказать адвокату, что не подчинилась распоряжениям Мэри, потому что это может стоить мне работы. Но также я не могу сказать ей, что пыталась реанимировать ребенка, поскольку это сделает данные распоряжения абсолютно законными.
Потому что я прикоснулась к ребенку и он после этого умер.
— С ребенком все было хорошо, — осторожно говорю я. — А потом я услышала хрип.
— Что вы сделали?
Я смотрю на нее.
— Я следовала указаниям. Мне сказали ничего не делать, — рассказываю я Карле Луонго. — Поэтому я ничего не делала. — Я колеблюсь. — Знаете, другая медсестра на моем месте, увидев такую записку в карточке ребенка, могла бы решить, что к ней… предвзятое отношение.
Она знает, что я подразумеваю: я могу подать в суд на больницу за дискриминацию. Или, по крайней мере, я хочу, чтобы она думала, будто я могу это сделать, хотя в действительности у меня нет денег на адвоката, а еще это стоило бы мне дружеских отношений и работы.
— Естественно, — мягко говорит Карла, — мы не хотели бы иметь в своей команде такого игрока. — Другими словами: «если будешь продолжать угрожать судом, про карьеру здесь можешь забыть». Она что-то записывает в маленьком черном кожаном блокноте и встает. — Что ж, — говорит она. — Спасибо, что нашли время.
— Не за что. Вы знаете, где меня найти.
— О да, — говорит она, и всю дорогу в родильное отделение я пытаюсь отделаться от чувства, что эти два простых слова могут быть угрозой.
Однако, когда я добираюсь до своего рабочего места, у меня нет времени предаваться сомнениям.
Мэри видит меня выходящей из лифта и с облегчением хватает за руку.
— Рут, — говорит она, — познакомься, это Вирджиния. Вирджиния, это Рут, одна из наших самых опытных медсестер.
Я смотрю на стоящую передо мной женщину, широко раскрытыми глазами наблюдающую за каталкой, которую везут по коридору, видимо, на кесарево. Это все, что мне нужно, чтобы понять, что здесь происходит.
46 
