Отступив на шаг, герцог произнес ледяным тоном, который, когда он этого желал, действовал на собеседника как ушат холодной воды:
— Полагаю, ты очень спешишь, Элин, посему не приглашаю тебя остаться с нами отужинать.
Графиня уставилась на герцога в полном недоумении, ее руки все еще были протянуты к нему, так как она не ожидала, что он внезапно отпрянет от нее.
— Следует ли понимать, Ульрих, что твои чувства ко мне переменились? — наконец недоверчиво спросила она.
— К чему обсуждать прошлое, моя дорогая Элин? — бросил герцог. — Ты прекрасно знаешь, я теперь человек женатый, и было бы крупной ошибкой портить дружеские отношения между мной и родственниками моей жены.
— Да о чем ты говоришь?! — голос Элин поднялся до визга. — Тебя что, околдовали? Что могло случиться за какие-то несколько дней, чтобы ты забыл о чувствах, которые мы испытывали, и о счастье, которое друг другу дарили?
— Помнится, я уже благодарил тебя за это, как ты его называешь, «счастье», — медленно проговорил герцог. — А теперь, Элин, позволь проводить тебя к карете. До Стиллингтонов еще долгий путь.
Обойдя ее, герцог направился к двери.
Некоторое время графиня стояла, застыв словно каменное изваяние, потом, опомнившись, протянула руку и умоляющим голосом позвала:
— Ульрих! Ульрих!
Ее голос эхом пронесся по комнате, и герцог даже испугался, что ее могут услышать, хотя это и было маловероятно.
Он обернулся и, холодно глядя на нее, бросил:
— Возьми себя в руки, Элин. Мы оба прекрасно знаем, что слуги любят так же болтать, как и те, кто находится на службе ее величества.
Когда смысл его слов дошел до графини, краска бросилась ей в лицо, глаза заметали громы и молнии, и, едва разжимая губы, она выдохнула:
— Я тебя прекрасно поняла, Ульрих. Так знай же, что я тебя ненавижу! Слышишь? Ненавижу!
Но, видимо, помня о том, что он ей только что сказал, она проговорила это почти шепотом.
Герцог молча распахнул дверь и вышел в холл.
Графине ничего не оставалось, как последовать за ним. Обернувшись, герцог учтиво и громко, чтобы услышали стоящие у входной двери слуги, проговорил:
— С вашей стороны было чрезвычайно любезно привезти эти свадебные подарки. Для нас с Онорой они представляют огромную ценность, и я тотчас же отправлю джентльмену, приславшему их, благодарственное письмо.
В это время графиня подошла к нему, и дальше они уже пошли рядом.
— Единственное, о чем я весьма сожалею, — продолжал герцог, — что у вас нет времени увидеться с Онорой. Мы только что вернулись с прогулки верхом, и она отдыхает. Боюсь, моя жена будет крайне огорчена, что вы не смогли ее дождаться.
Они вышли из дома и стали спускаться по ступенькам.
— Прошу передать мои наилучшие пожелания вашему мужу, — не умолкал герцог. — Мы с Онорой непременно письменно поблагодарим его и вас за тот великолепный прием, который вы устроили в честь нашей свадьбы.
Закончив свою речь, герцог небрежно поднес к губам руку графини и отошел в сторону, предоставив лакею помочь ей сесть в карету.
Дверца захлопнулась, кучер вскочил на козлы, и лошади тронулись.
Герцог не стал дожидаться, пока бывшая любовница уедет, быстро поднялся по ступенькам и исчез в доме.
На пути в библиотеку он понял, что выиграл тяжелую битву, понеся лишь незначительные потери.
После ужина герцог вместе с Онорой перешел в гостиную. Дворецкий налил в широкий стакан немного коньяку и подал его герцогу на серебряном подносике.
Герцог подождал, пока слуга выйдет из комнаты, и, поставив поднос на маленький столик, обратился к жене:
— Я хочу вам кое-что предложить, Онора.
Онора как раз подошла к роялю, собираясь, как и вчера вечером, что-нибудь сыграть мужу.
Вчера ее выбор пал на Шопена и Шуберта. Герцог внимательно слушал и, когда она закончила, попросил:
— А теперь сыграйте мне что-нибудь свое.
— Мне… мне как-то неловко играть после композиторов-классиков свои сочинения. Боюсь, они покажутся вам… дилетантскими.
— А по-моему, они расскажут мне о вас то, что вы стесняетесь рассказать сами, — неожиданно сказал герцог.
Онора с удивлением взглянула на него.
— Тогда этого тем более не стоит делать.
— Но почему? Я считал, что между нами не должно быть тайн.
— Есть вещи, которые… не следует знать никому.
— А вот я бы о них с удовольствием узнал.