93 
Некоторое время спустя заметил Добрынин, что инженер Вершинин стал чаще улыбаться, и лицо его приобрело какое-то довольное или самодовольное выражение. Может быть, конечно, это просто наступала его самая любимая пора — осень. Но почему-то улыбающийся Вершинин Добрынину нравился больше, чем прежний — вечно недовольный, и может быть, в связи с этим и так уже улучшившееся отношение народного контролера к инженеру улучшилось еще больше. Настолько улучшилось, что решил Добрынин поговорить с инженером об одной давно интересовавшей его мысли, а если быть точнее, то о деле. Захотел он предложить Вершинину придумать какойнибудь памятник майору Никифорову, но чтобы сделать его из долговечного прочного металла, может быть, даже из такого же, из какого лил он искусственные метеориты. И поставить этот памятник прямо по центру их каменной площадки.
Однажды после ужина Добрынин подошел к Вершинину и, набравшись решимости, предложил ему эту свою идею.
— Никифорову?! — чуть ли не вскричал возмущенный Вершинин, тут же перестав улыбаться. — Ему-то за что? А мне, мне кто памятник поставит? Кто мне хотя бы спасибо скажет за все, что я делаю? Мне хоть одну грамоту дали, хоть звание ударника? А?!
Добрынин испугался, что инженер спятил; он сначала отошел от раскричавшегося не на шутку выпускника кулибинского училища,а потом и вовсе скорыми шагами ушел к себе в домик и еще изнутри слышал, как Вершинин риторически спрашивал о чем-то и жаловался на что-то.
После этого зарекся Добрынин даже думать о Вершинине, хотя, конечно, не думать о нем время от времени не мог. Особенно когда узнал от капитана, что конструирует инженер новую форму искусственного метеорита, какую-то многогранную форму.
Вскоре первые отлитые образцы уже появились на рабочих столах цеха доводки. Были все эти заготовки одного размера, с хороший херсонский арбуз, и имели сотни шестиугольных граней, каждая из которых, однако, не была ровной. Тут уж пришлось глухонемым работать почти без перерывов. Необъяснимым казалось рвение, с которым принялись рабочие за новые заготовки. Уже и сам Добрынин думал: не пойти ли помочь им. Может, от жалости думал, а может, заразился от них верой в неминуемый успех этого важного дела. Но, надо сказать, не пошел. Ему и так хватало теперь работы. Приходилось осматривать каждую грань законченной заготовки, и практически на каждом метеорите находил он заусеницы или неровности, и тогда уже сам, взяв в руки напильник, доводил метеориты окончательно до идеально правильной формы.
Время шло. Ковинька варил борщ и жарил свинину. Капитан слушал американский голос. Полковник Ефимов время от времени звонил капитану и начинал расспрашивать о своем бывшем поваре, но всякий раз бросал трубку, когда капитан начинал рассказывать, что повар нынче готовит.
Изменилось за одну ночь направление ветра, и уже на следующий день небо заволокло темными тяжелыми тучами. Но ни дождя, ни снега не было.
В среду утром Медведев выдал всем жителям Высоты Н. по шинели. Шинели были одного размера и в принципе подошли всем, кроме Светланы. Но Светлана не растерялась — взяла ножницы, укоротила шинель сантиметров на двадцать, а потом и рукава подрезала.
Днем в среду очередной раз пришли солдаты с Высоты Ж. Они принесли заказанные поваром Ковинькой продукты и почту. А с собой унесли готовые к запуску четыре граненых метеорита, уложив их по два в добротный холщовый мешок.
В почте оказалось несколько писем для капитана Медведева и бандероль для народного контролера.
Добрынинстрашно обрадовался бандероли. Взял ее у капитана и сразу пошел к себе в комнату. Уселся за стол, успокоился и, разорвав бечевку, развернул пакет. Внутри была книжка и письмо от Волчанова, собственно даже не письмо, а коротенькая записка о том, что шлет он по его, Добрынина, просьбе книжку стихов нового молодого поэта Евтушенко.
Добрынин взял в руки книжечку, развернул наугад где-то посередине. Прочитал несколько строк, перевернул, попробовал другое стихотворение.
И странное дело — первый раз в своей жизни не ощутил Добрынин радости от чтения стихов, первый раз стихи ему не то чтобы совсем не понравились, но оказались какими-то чужими, сухими, словно не было у них того прежнего мускула, способного заставить читателя запере-живать или даже пустить слезу, а может, мечтательно вздохнуть. Не такие были эти стихи, и тем сильнее оказалось разочарование Добрынина, так сперва обрадовавшегося. Отложил он книжку и почувствовал внутри какую-то мысленную пустоту.
93 
