Последние отзывы

  36  

— Так точно. Сто шесть по списку, сто пять на месте.

— Врешь, падла, — усмехнулся капитан. — Когда ж ты считал, если у тебя один ботинок на ноге?

Шуст попятился, озираясь, будто ждал удара. Но офицер уже перестал его замечать.

— Лариошин! — скомандовал он. — На контроль!

Рыжий стрелок затрусил вдоль берега к камням. Заполненная людьми лощина притихла в ожидании. Стрелок подобрал полы шинели и наклонился над телом. Затем поднял карабин, дернул затвор и, присев на корточки, приставил ствол к голове покойного.

Выстрел снес верхушку черепа. Кровавое месиво выплеснулось на мох.

Конвойный поднялся, и в ту же минуту от толпы отделилась рослая фигура. Человек с пегой, словно овечьими ножницами обкромсанной бородой, прихрамывая и опираясь на палку, шел прямо на рыжего.

— Назад! — отрывисто пролаял стрелок. — Стоять! Открываю огонь без предупреждения!

— Давай, открывай, — равнодушно отозвался заключенный, продолжая идти. — Чего ж не открываешь?

Рыжий схватился за карабин. Заключенный сделал пару шагов и остановился у жалкой кучки тряпья — остатков одежды покойного. Сапоги и ватник кто-то уже успел оттуда позаимствовать. Подцепив палкой рваную нательную рубаху, он встряхнул ее, оглядел и сунул подмышку.

— Круть-верть, а под черепушкой смерть… — он неожиданно хохотнул и обернулся к конвойному. Темный с проседью клок волос упал на высокий, будто вылепленный из чистого воска лоб. — Пусти, начальник. Я ему лицо прикрою.

Я не поверил ушам. „Круть-верть…“ Реплика из давней, еще середины двадцатых, эксцентричной одноактной пьески, которую Сабруку не дали поставить ни в Клеве, ни в Харькове. Всего пару дней назад мы с ним обсуждали речь Чубаря на собрании творческой интеллигенции. Сабрук с блеском изображал дубиноголового председателя РНК. Много смеялись. А сейчас эти бархатные, „гипнотические“, как утверждали поголовно влюбленные в него дамы-театралки, глаза смотрели без всякого выражения. От знаменитой тонкой улыбки — углом полных губ, левой бровью, ямкой на коротко срезанном твердом подбородке — не осталось ни следа. Нижнюю часть лица скрывала клочковатая пегая борода.

Конвойный замешкался. Ствол карабина дрогнул. Наконец он опустил оружие и отступил в сторону, делая вид, что озабочен сальным пятном на шинельном сукне.

Оба офицера уже находились на причале, но происходящее не осталось незамеченным.

— Лариошин! — донеслось издали по ветру. — Кончай цирк шапито! Что там у тебя этот комик делает?

Сабрук уже стоял на коленях рядом с мертвым телом. Затрещала ткань, разрываемая по шву. Подавшись вперед, он набросил на лицо Андрея, вернее на то, что от него осталось, лоскут бязи и заботливо подоткнул, чтобы первый же порыв ветра с озера его не унес.

Потом поднялся, пошарил в камнях, отыскивая палку, выпрямился и неторопливо поклонился бурым пятнам, расплывающимся на ткани, сизому мху, окровавленному снегу и стертым до мяса тонкокожим ступням мертвеца, так и не успевшим привыкнуть к грубой, как наждак, казенной обуви.

Пока он возвращался к остальным, я спросил себя: в чем смысл? Почему все они здесь — и Андрей, и Сабрук, и даже Шуст? Что случилось? Неужели так выглядят последствия того безумия, с которым мы пытались бороться и в конечном счете проиграли? И почему вся эта огромная толпа подчиняется приказам кучки охранников, которых, не считая начальства, не наберется и десятка? Ведь их так много — они могли бы в два счета смять и разоружить конвой!

Не стоило ждать, что мне подскажут ответ. Тем более, что в голову пришла еще одна мысль — и с этого момента я уже не мог от нее отделаться. Подтвердить ее или опровергнуть мне не удавалось — мое бестелесное присутствие здесь не зависело от меня, и я видел только то, что мне считали нужным предъявить. Я попробовал усилием воли изменить, так сказать, ракурс и приблизиться к толпе заключенных, но ничего не вышло. Оставалось ждать, когда начнется погрузка на баржи.

Однако ожидание затягивалось: лейтенант Ершов, не ладивший с грамотой, дважды переписывал какую-то бумажку, затем в монастырь был отправлен посыльный за похоронной командой, труп убрали с берега, и только после этого началась поименная сверка этапа и погрузка. Сверху сыпалась мокрая крупа, и Ершову, выкликавшему заключенных, приходилось фуражкой прикрывать списки. Машинописные листки размокали на глазах.

  36