52 
– Во всем виноваты священники, – сказал старик.
– Священники?
– Священники.
– Почему священники?
– Священники.
У его колен кто-то тихо сказал:
– Он сумасшедший. Что с ним говорить.
– Это ты, Катарина? – Помолчав, старик добавил: – Я знаю, тебя нет. Я просто так спросил.
– Вот мне есть на что пожаловаться, – продолжал тот же голос. – Человек обязан защищать свою честь. Ты согласен со мной?
– Честь? Я не знаю, что такое честь.
– Я был в таверне, и ко мне подошел один человек и сказал: «Твоя мать шлюха». Что я мог поделать? У него был револьвер. Тогда я решил ждать, больше мне ничего не оставалось. Он пил пиво, много выпил, а я знал, что так оно и будет, и когда он вышел, пошатываясь, я пошел за ним. У меня была бутылка, и я разбил ее об стену. Ведь револьвера со мной не было. Его родные заручились поддержкой хефе, иначе я бы здесь не сидел.
– Убить человека – страшное дело.
– Ты говоришь как священник.
– Во всем виноваты священники, – сказал старик. – Ты прав.
– О чем это он?
– О чем бы этот старый хрыч ни говорил, слушать его нечего. Я тебе вот еще что расскажу…
Послышался женский голос:
– Священники отобрали у него дочь.
– Почему?
– И правильно сделали. Она незаконнорожденная.
При слове «незаконнорожденная» сердце у него сжалось, как у любовника, когда он услышит из чьих-то уст название цветка, сходное с женским именем. Незаконнорожденная… Это слово пронзало горьким счастьем. Оно приблизило к нему его дочь: вот она, такая незащищенная, сидит под деревом возле мусорной кучи. Он повторил:
– Незаконнорожденная? – словно называя ее по имени с нежностью, скрытой за равнодушием.
– Священники решили, что он не годится в отцы. Но когда они бежали, девочке пришлось вернуться к нему. Куда ей было идти? – Счастливый конец, подумал он, но женщина добавила: – Она, конечно, возненавидела его. Кое-что ей объяснили. – Священник представил себе говорившую: маленький рот, поджатые губы – образованная женщина. Как она попала сюда?
– А почему он в тюрьме?
– У него нашли распятие.
От параши несло все сильнее и сильнее; ночь окружала их точно стеной без всякой вентиляции, и он услышал, как струя мочи ударяет в стенки жестяного ведра. Он сказал:
– Не их это дело…
– Они поступили правильно. Это смертный грех.
– Неправильно учить ребенка ненавидеть отца.
– Они знают, что правильно, что неправильно.
Он сказал:
– Такое могли сделать только плохие священники. Грех остался в прошлом. Их долг учить… учить любви.
– Ты не знаешь, что правильно. А священники знают.
После минутного колебания он отчетливо проговорил:
– Я сам священник.
Это был конец; надеяться больше не на что. Десять лет травли подошли к своему завершению. Вокруг него все смолкло. Тюрьма – как мир: в ней всего было много – и похоти, и преступлений, и несчастной родительской любви. Тюрьма смердела. Но он понял, что в конце концов здесь можно обрести покой, если знаешь, как мало тебе осталось жить.
– Священник? – наконец сказала женщина.
– Да.
– А они это знают?
– Нет еще.
Чьи-то пальцы нащупали его рукав. Голос сказал:
– Зачем вы говорите об этом? Отец, кого здесь только нет! И убийцы и…
Голос, поведавший ему о преступлении, сказал:
– Не оскорбляй меня. Я убил человека, но это еще не значит, что… – Повсюду слышался шепот. Тот же голос продолжал с горечью: – Ты думаешь, я доносчик? Только потому, что когда тебе говорят: «Твоя мать шлюха…»
Священник сказал:
– Доносить на меня никому не надо. Это грех. Когда рассветет, они сами все узнают.
– Вас расстреляют, отец, – сказал женский голос.
– Да.
– Вы боитесь?
– Да. Конечно.
Из угла, где те двое наслаждались, до него донесся новый голос – грубый, настойчивый:
– Мужчины этого не боятся.
– Правда? – сказал священник.
– Будет немного больно. Чего ж вы хотите? Так и должно быть.
– И все-таки, – сказал священник, – я боюсь.
– Зубная боль и то хуже.
– Не каждый такой храбрец.
Голос презрительно проговорил:
– Вы, верующие, все на один лад. Христианство делает из вас трусов.
– Да. Может, ты и прав. Видишь ли, в чем суть, – я плохой священник и плохой человек. Кончать жизнь не покаявшись… – Он смущенно хмыкнул. – Тут невольно призадумаешься.
– Вот-вот. Об этом и речь. Вера в Бога делает человека трусом. – Голос звучал торжествующе, словно говорившему удалось доказать какую-то истину.
52 
