26 
– Там были «красные рубашки».
– Ну что ж, отец, – сказала женщина. – Прогонять вас мы не станем. Пойдемте со мной. – Он покорно шагнул следом за ней, путаясь в своих длинных крестьянских штанах, и счастье стерлось с его лица, а улыбка осталась, как нечто чудом уцелевшее после крушения. На поляне было человек семь-восемь мужчин, две женщины и несколько ребятишек. Он шел мимо этих людей, как нищий. Ему вспомнился последний приход сюда – веселье, тыквенные бутыли, выкопанные из ям… Его прегрешение было все еще свежо, но какую встречу ему оказали! Тогда он появился в их злачной тюрьме как свой человек, как изгнанник, вернувшийся на родину богачом.
– Это наш священник, – сказала женщина. Может быть, меня просто не узнали здесь, подумал он, выжидая. Они стали подходить к нему один за другим, целовали ему руку и отступали назад, не сводя с него глаз. Он сказал:
– Я рад видеть вас… – и хотел добавить «дети мои», но вдруг решил, что только бездетному дано право называть чужих людей своими детьми. Теперь, подчиняясь родителям, к нему стали подходить один за другим и целовать ему руку настоящие дети. По молодости лет они не помнили, что в прежние времена священники носили черную одежду и глухие воротнички и протягивали для поцелуя холеные мягкие и покровительственные руки. Они не понимали, почему с таким уважением относятся к крестьянину – такому же, как их отцы. Он не смотрел им в лицо, но все же внимательно наблюдал за ними. Вот две девочки – одна худенькая, изможденная. Сколько ей лет – пять, шесть, семь? Трудно сказать. А другую голод так обточил, что в ней появилось что-то не по годам хитрое и злобное. Из глаз этого ребенка смотрела женщина. Дети молча разбежались; они были чужие ему.
Один из мужчин спросил:
– Вы надолго к нам, отец?
Он ответил:
– Я думал… может, отдохну здесь… несколько дней.
Другой сказал:
– А если вам проехать немного дальше на север, отец, – в Пуэблито?
– Мы с мулом в дороге уже двенадцать часов.
И тут женщина вступилась за него. Оно сердито сказала:
– Он заночует здесь. Это самое малое, что мы можем для него сделать. Он сказал:
– Я отслужу мессу утром, – точно предлагал им взятку, но принято это было с таким смущением, с такой неохотой, точно взятка давалась крадеными деньгами.
Кто-то сказал:
– Если вам все равно, отец, тогда рано утром… или, может, ночью…
– Что с вами такое? – сказал он. – Чего вы боитесь?
– Вы разве не слышали?
– О чем?
– Теперь берут заложников – во всех деревнях, где вы могли быть, по их расчетам. И если никто ничего не скажет… тогда расстрел… а потом возьмут других. Так было в Консепсьоне.
– В Консепсьоне? – У него начало дергаться веко – вверх-вниз, вверх-вниз. Столь банальным способом тело выражает волнение, ужас или отчаяние. Он спросил: – Кого? – Они тупо посмотрели на него. Он яростно крикнул: – Кого убили?
– Педро Монтеса.
Он чуть взвизгнул, как собака, – такова нелепая стенография горя. Старенькая девочка засмеялась. Он сказал:
– Почему не схватили меня? Болваны. Почему меня не схватили? – Девочка снова засмеялась. Он уставился на нее, ничего не видя перед собой, а только слыша смех. Счастье снова умерло, так и не успев сделать первого вздоха. Он был как женщина с мертворожденным ребенком – скорее похоронить, забыть и завести другого. Может, этот выживет.
– Вы понимаете, отец, – сказал кто-то из мужчин, – почему…
Он чувствовал себя преступником, представшим перед судьями. Он сказал:
– Так лучше, как… падре Хосе в столице? Вы слыхали про пего?
Их ответ прозвучал неуверенно:
– Нет, так не надо, отец.
Он сказал:
– Да что я? Этого никому не надо – ни вам, ни мне. – И добавил резко, властно: – Я лягу спать. За час до рассвета разбудите меня… Полчаса на исповедь… Потом месса, и я уйду.
Но куда? В каждой деревне, во всем штате, он будет нежеланным, опасным гостем.
Женщина сказала:
– Пойдемте, отец.
Он вошел следом за ней в маленькую комнатку, где все было сколочено из пустых ящиков – стул, дощатая кровать с соломенной циновкой, короб, покрытый куском материи, на нем – керосиновая лампа. Он сказал:
– Я никого не хочу выживать отсюда.
– Это мое жилье.
Он бросил на нее недоверчивый взгляд:
– А ты где будешь спать?
Он боялся, что женщина посягнет на него, и украдкой следил за ней. Неужели только это и есть в браке – отговорки, и подозрительность, и чувство неловкости? Когда люди на исповеди рассказывали ему о своих любовных делах, неужели только это и было за их признаниями – жесткая кровать, и суетливая женщина, и нежелание говорить о прошлом?..
26 
