18 
— Жаль, — сказал он, и сердце у нее вдруг забилось. — Однако мне ничего от тебя не нужно, разве только время от времени переброситься дружеским словом. Дело в том, что Хоуп много значила для нас обоих. Утрата повлияла на всю мою жизнь. Мне не хотелось бы назвать леди обманщицей, но если ты, глядя мне в глаза, скажешь, что смерть Хоуп не повлияла на твою жизнь, мне придется это сделать.
— А какая тебе разница, что я чувствую? — Пальцы у нее онемели, ей хотелось растереть их, но она поборола искушение. — Мы друг друга не знаем. И никогда, по сути дела, не знали.
— Но мы знали ее, — возразил Кейд. — И, возможно, твое возвращение снова всколыхнет воспоминания. Но с этим ничего не поделаешь.
— Что означает твой визит? Жест гостеприимства или предупреждение, чтобы я держалась подальше?
С минуту он молчал, потом покачал головой. В глазах промелькнула искорка смеха, потом прозвучала в голосе:
— А ты стала колючая. Не в моих правилах просить красивых женщин держаться подальше. От этого будет хуже только мне, не так ли?
Тори не улыбнулась, не откликнулась на его шутку. Он сделал шаг к ней, и, может быть, это заставило птицу взлететь с дерева.
— Это ты можешь мне приказать держаться подальше, но вряд ли я послушаюсь. Я приехал поздравить тебя, Тори, с возвращением домой и посмотреть, какая ты стала. И я имею право на любопытство. Встреча с тобой снова напоминает мне о том лете. Это естественно. И другим твой приезд напоминает о том же. Ты должна была это понимать, когда принимала решение вернуться.
— Я приехала в поисках самое себя.
— Не поэтому ли у тебя такой подавленный и усталый вид? Тогда добро пожаловать.
Он протянул руку. Поколебавшись, она подала свою. Рука его была теплая и жесткая, словно он занимался физическим трудом. Когда их руки соединились, внутри у нее что-то неожиданно дрогнуло. Вот это уж ни к чему.
— Извини, если я держусь недружелюбно, — Тори высвободила руку, — но у меня много дел. Мне предстоит обустроиться здесь и начать бизнес.
— Тогда, пожалуйста, дай мне знать, если я чем-нибудь смогу быть тебе полезен.
— Я ценю твое отношение. И… ты хорошо отремонтировал дом, спасибо.
— Дом хороший, — и он взглянул на нее, — хорошее место. Я постарался сделать так, чтобы ты сразу могла приняться за дело. — Он спустился с крыльца, остановился возле пикапа, отчаянно нуждавшегося в помывке, и сказал: — Тори, знаешь, я хранил все это время в душе твой образ. — Он открыл дверцу, и легкий ветерок пробежал по его выгоревшим на солнце волосам. — Но теперь я заменил его новым. Он лучше прежнего.
Кейд отъехал, взглянув на нее в окошко заднего обзора. Ее отражение стояло в нем, как в рамке, а потом исчезло, когда он повернул со двора на асфальт. Он не хотел сразу же вспоминать о Хоуп. Как владелец усадьбы, как хозяин арендованного ею дома, как знакомый ей с детства, он собирался навестить Тори только по обязанности и убедил себя в этом. Но незачем себя обманывать. И Тори он тоже не обманул. В «Дом на болоте», как он все еще назывался среди окрестного люда, Кейда погнало любопытство, хотя у него было с десяток более неотложных дел.
Он привык действовать осмотрительно, как тонкий дипломат. Он выучился играть ту роль, какую от него требовали конкретные обстоятельства, но только при условии, что получит желаемое.
Интересно, какую роль ему придется разыгрывать с Тори? Согласна она или нет, но ее возвращение возмутит всеобщее спокойствие. Она как камешек, брошенный в пруд: круги разойдутся далеко по воде. Он не знал, как следует вести себя с ней и что ему от нее надо. Повинуясь импульсу, он остановил пикап. Не время сейчас предаваться сантиментам, у него слишком много дел.
Но он вылез из машины, прошел по маленькому мостику и направился к болоту. Растительность была зеленой и сочной, дороги расчищены, как в парке, вдоль них выстроились буйно цветущие азалии. Между магнолиями и шелковичными деревьями виднелись островки диких цветов, вечнозеленые деревья возносились своими вершинами прямо в небо. Это уже не был таинственный, дикий и опасный мир его отрочества. Теперь это место стало святилищем в память о погибшей сестренке.
Все это сделал отец, движимый горем и отчаянием, которые он загонял внутрь. Однако они сидели внутри и пожирали его, как рак. Эти раковые клетки росли и множились, метастазы ярости и отчаяния. И Кейд об этом знал. В стенах «Прекрасных грез» к скорби относились как болезни, а здесь ее можно было преобразить в цветы. Летом расцветут лилии и нежные желтые ирисы, которые уже прорезают стеблями, словно солнечными лучиками, тень под деревьями. Вокруг ирисов выпалывают траву. Она опять быстро вырастает, но, пока был жив отец, он немедленно все приводил в порядок. Теперь эта обязанность перешла к нему, Кейду.
18 
