49 
Была суббота, канун Вербного воскресенья. Меня решили отправить в Тауэр столь поспешно, не дожидаясь утра, чтобы не возбуждать простонародье. Пусть лондонцы узнают обо всем, когда я уже буду в заточении.
Однако, позволив мне написать письмо, Суссекс совершил ошибку — начался отлив, и теперь добраться на барке до Тауэра было невозможно. Стало ясно, что с этим придется подождать до рассвета. Мое настроение улучшилось, но лишь самую малость. Единственным утешением была мысль, что королева и ее советники, помня о привязанности ко мне простого народа, в конце концов решили перевезти меня в Тауэр во время заутрени, когда улицы и набережные пустынны. Что ж, по крайней мере, я выторговала у судьбы несколько дополнительных часов свободы.
Утром Вербного воскресенья в девять часов меня вывели на лестницу. Я прошла садом к реке, каждую минуту надеясь, что кто-нибудь придет мне на помощь.
Оглянувшись назад, увидела, что у стен дворца стоят люди, но ни один из них не осмеливается приблизиться ко мне. — Куда смотрит дворянство, — горько сказала я. — Меня, принцессу, отправляют в темницу. Может быть, Господу известно, в чем я виновата, ибо сама я никакой вины за собой не знаю.
Барка быстро скользила по реке. Сопровождавшие меня люди были угрюмы и немногословны. Очевидно, мои слова запали им в душу. Наследницу престола тайно, как какую-нибудь воровку, отправляли в тюрьму.
Вода была недостаточно высока, и кормчий боялся, что судно не сможет пройти под мостом. Я встрепенулась. Может быть, кормчий и его люди хотят прийти мне на помощь?
Однако слуги королевы потребовали, чтобы мы двигались вперед. Ее величество и так была крайне недовольна тем, что меня не отправили в Тауэр минувшей ночью. Если последует еще одна отсрочка, гнев ее величества обрушится на головы виновных. Королева может заподозрить, что ее люди действуют заодно с опальной сестрой. Крыша рубки царапнула по своду моста, и на миг мне показалось, что все мы сейчас утонем. Честно говоря, такой исход не слишком бы меня опечалил, но барка выровнялась, и мост остался позади.
Новый удар ждал, когда барка остановилась у причала, расположенного возле Ворот изменников.
— Нет! — воскликнула я. — Ведь я не изменница.
— Таков приказ, ваша милость, — ответили мне.
Мартовский день был холодным и ненастным. Пошел дождь. Вот каким невеселым выдалось Вербное воскресенье в тот год. В Иерусалиме толпы приветствовали Спасителя, а всего через неделю те же самые люди стали кричать: «Распни его, распни!»
— Миледи, вы должны сойти на берег здесь, — приказали мне.
Однако нижние ступени причала были скрыты под водой.
— Неужели я должна ступать прямо в воду? — спросила я.
— Да, миледи, должны.
И я шагнула в воду, намочив ноги.
Мне навстречу спустился комендант Тауэра, кто-то из его людей хотел набросить мне на плечи плащ, но я отказалась. Громко, чтобы все слышали, я сказала:
— Никогда еще по этим ступеням не поднималась пленница, до такой степени невиновная в каких бы то ни было прегрешениях.
Несколько тюремщиков и стражников опустились на колени и выкрикнули:
— Да хранит Господь вашу милость!
Эта сцена укрепила мое сердце. Даже в положении жалкой пленницы я не утратила любви простых людей. Некоторые из них всхлипывали, и я догадалась, что они уверены: живой мне из этих стен не выйти.
Прямо передо мной возвышались Ворота изменников. Я не могла себя заставить пройти под их сводами и присела на холодный камень.
Комендант подошел ко мне и мягко сказал:
— Сударыня, вам не подобает сидеть на камне.
— Лучше уж здесь, чем по ту сторону стен, — ответила я.
Один из моих лакеев разрыдался, и это придало мне сил.
— Пойдемте, — сказала я своим слугам. — Вы знаете, что я ни в чем не виновата, а значит, и плакать нечего.
Я поднялась и позволила провести себя в комнату, специально для меня приготовленную. Она находилась на первом этаже Колокольной башни, просторное помещение с тремя окнами и высоким сводчатым потолком.
Я вошла, дверь за мной заперли на засов. Бесконечно усталая, я опустилась в кресло.
Итак, меня постигла участь, которой я страшилась более всего — я стала пленницей лондонского Тауэра.
* * *
Эти мрачные стены снова вызвали у меня цепь воспоминаний. Точно так же когда-то отправили в эту угрюмую крепость мою мать; точно так же терзалась она отчаянием. На мать ополчился муж, на меня — сестра. Но, может быть, все еще не так ужасно, успокаивала я себя. Трудно поверить, что Мэри решилась меня погубить. Ах, если бы только я могла с ней поговорить! Вновь и вновь я вспоминала страшную сцену во дворе, когда перепуганная мать показывала меня своему всемогущему, пышно разодетому мужу. Он смотрел на нее холодно и безразлично, взгляд его леденил душу. А Мэри? Можно ли сказать, что Мэри безразлична ко мне? Во всем виноваты ее придворные, задумавшие погубить меня, ибо я могла помешать их честолюбивым замыслам. Мэри верит, что я навеки проклята, поскольку отказываюсь принять ее веру. Она испытывает ко мне сестринскую любовь, но фанатизм имеет свойство заглушать живые человеческие чувства. Главное для королевы — вернуть Англию в католицизм, а я стою на ее пути…
49 
