71 
— Что вы скажете, господин Хайгерер?
Это уже официально. И это не судья. Ко мне обращалась телеведущая. Судя по голосу, она только что поздравила меня с выигрышем в «Лото-миллион». Что мне сказать? Нечего.
— Что мне отвечать, госпожа судья? — обратился я к Штелльмайер.
— Вам ничего не приходит в голову, господин Хайгерер? — усмехнулась та.
Ее правая рука лежала на папке с поддельными документами. Лицо сияло от счастья. Я нравился ей. И моя реакция на вопрос телеведущей пришлась ей по душе. Такие скромники редко играют в «Лото-миллион».
Другой неудачник, сидевший слева позади меня, тоже искал утешения.
— Прокуратура рассмотрит вопрос о возбуждении уголовного дела против свидетелей Анке Лир и Энгельберта Ауэршталя по статье 77 Уголовного кодекса «Убийство по просьбе жертвы», — пробурчал Реле.
Внезапно я вспомнил о своем защитнике Томасе, который тоже превратился в маленького героя. Он совсем сошел с ума и высказался за мое немедленное освобождение из-под стражи. Я принялся возражать.
Публика смеялась. Она больше не воспринимала меня всерьез. А я улыбался, подыгрывая ей.
После короткого совещания мне объявили, что на данный момент я свободен. Я расхохотался во весь голос. Никто не понял, что таким образом я стараюсь заглушить свое отчаяние. Ведь завтра предстоял последний день слушаний, с заключительными речами прокурора и адвоката и приговором.
Есть ли у кого-нибудь вопросы? Конечно! Здесь только один умник, который видит больше других. Вот он поправил свои никелированные очки и поинтересовался у свидетелей, почему они сказали всю правду лишь сейчас? Они ответили, что таково было желание Рольфа: никто не должен знать о проекте «Вольный каменщик смерти». Поначалу они не сомневались, что я обо всем рассказал еще в полиции. Однако позднее, прочитав в газетах о моей попытке взвалить на себя вину за убийство из ревности, решили открыть тайну, так как это могло бы способствовать смягчению приговора.
— Вы все еще утверждаете, что ничего не знали о болезни Рольфа Лентца? — обратился ко мне студент.
— Я настаиваю на этом, — ответил я.
У меня хорошо получилось. Удалось зафиксировать взгляд, сохраняя серьезную мину. Даже очкарик не засмеялся. Я снискал себе популярность в качестве артиста разговорного жанра.
Мой верный охранник явился в камеру, когда совсем стемнело. Он отпер дверь, чтобы выпустить затхлый воздух моего пятимесячного заключения, и испугался, не увидев меня.
— Вы здесь, Хайгерер? — спросил он.
— Да, наверное, задремал, пакуя вещи, — солгал я. — Можно мне остаться тут на ночь?
— Не хотите уходить? — Он покачал головой.
— Я хотел бы сейчас побыть один, — объяснил я.
— В самом деле?
— Если позволите.
Он разрешил. Дверь захлопнулась. Я лег на пол и перевернулся на спину. Я никогда больше не встану. Я — мертвый жук.
27 глава
Внезапно я снова обнаружил себя в зале заседаний, словно матрос с потерпевшего крушение корабля, которого волнами вынесло на берег. Охранники последний раз усадили меня на скамью подсудимых. Я воспринимал их скорее как приятелей, с которыми пережил тяжелые времена. Впрочем, в этом плане никаких улучшений не предвиделось.
Оголенные запястья болели. Сегодня мои «друзья», похоже, забыли взять наручники. Не исключено также, что они их просто потеряли или сломали. Теперь они гордились мной. Прикасались ко мне без отвращения, потому что я не был голубым. Что-то говорили мне, видимо, о погоде. Я не слушал. Меня ничто не интересовало в этом зале. Судебное расследование завершено. Все поверили в мою невиновность и благородство. Я не знал, кто это все подстроил. Я вообще не был способен ясно мыслить. Чувствовал себя жуком, который лежит на спине и уже перестал болтать лапками.
Откуда-то сзади донесся печальный голос Зигфрида Реле, завершающего свое итоговое выступление. Он извинился, что неверно понимал обстоятельства моего преступления, одновременно предупреждая об опасности новых ошибок. Попросил присяжных не упускать из виду психологический момент.
— Подсудимый Хайгерер, — говорил Реле, — сам ощущает себя убийцей. Он осознает, что совершил тяжкое злодеяние. Может показаться смешным то упорство, с каким он отвергает болезнь своей жертвы, но разве это не лучшее доказательство того, что совесть его нечиста?
71 
