22 
P. S. Грегор переехал ко мне. Я сдалась. Без него мне не встать на ноги. Ты нужен мне, идиот! Тебя нет — и все идет не так».
Я не мог плакать: боль выжгла мне глаза. На дворе еще было темно, но мне надо было срочно наружу. Разносчик пищи раздобыл мне разрешение выйти на свежий воздух. Правда, перед этим он ныл целый час, уговаривая меня отложить прогулку.
Мне хотелось сделать десять больших кругов: мимо гаража, вниз, к котельной, вдоль так называемой берлинской стены, потом в сад, мимо небольшой столярной мастерской, и назад. Все это время мой охранник будет курить в раздевалке. Он доверял мне, как и все остальные здесь.
Дистанция в несколько раз превышала мою обычную дневную норму. Я обогнул гараж и побежал к Алекс, которая до сих пор стояла на лестнице, прислонившись к дверной коробке. Я снова падал в ее объятия, гладил светлые волосы, словно мы с ней решили еще одно мгновение принадлежать только друг другу.
Возле сада, похожего сейчас на кладбище, мне в лицо ударил порыв холодного ветра. Это был привет от Делии. Теперь я пробегал свою первую с ней зиму. Тогда за окном мело, а мы с ней забрались в постель и целовались. Никакой мороз не страшил нас. Наша любовь казалась нам устойчивой к холоду, а мы — созданными друг для друга. Зима могла длиться вечно.
В котельной горел свет, и я представил, что меня ждет там Хелена Зеленич. «Кофе готов», — скажет она, кладя мои ладони себе на бедра. И это были не какие-нибудь пустые фантазии. Мы стояли одни в тесной комнатке. Я чувствовал ее наполовину обнаженное тело и больше не мог себя сдерживать.
Приключение оборвалось внезапно. Когда я восьмой раз пробегал мимо котельной, свет в окошке уже погас. Мне показалось, что я слышу голоса. Вероятно, это всего лишь мои собственные хрипы повисали в ноябрьском воздухе. Я ускорил темп, и они усилились. Теперь они приближались ко мне. Я никогда не принадлежал к числу тех, кто разворачивается, ощутив опасность. При всей моей трусости я был для этого слишком неповоротлив.
На полого спускающейся тропинке сада почву под моими ногами поглотила темнота. Внезапно я обо что-то споткнулся. Потеряв равновесие, ударился о бетон, вероятно налетев на берлинскую стену. Вскоре я сообразил, что произошло, хотя еще некоторое время отказывался в это верить.
Я не видел, сколько их было, двое или трое. Один связал мне руки, завернув их за спину. Другой схватил меня за горло и встряхнул. Взявшись за мои тренировочные штаны, кто-то из них перебросил меня через плечо. Меня протащили несколько метров, словно мешок с мукой. Хлопнула дверь. Мы оказались в тесном, темном помещении, вероятно столярной мастерской. Один привел меня в полулежачее положение, прижав к земле нижнюю часть моего туловища, как в бобслее, и обхватив мой живот своей огромной рукой. Другой надавил мне пальцами на щеки, заставив открыть рот. В меня влили жидкость — водку или чистый спирт. Я подумал, что сейчас меня обольют бензином и подожгут, и мысленно попрощался с жизнью. Однако, похоже, спиртное играло роль наркоза, а мне предстояло перенести какую-то операцию.
Наконец один из них заговорил. Голос его звучал хрипло, булькающе. То, во что я никак не решался поверить, подтверждалось.
— И кого это к нам занесло? — спросил он. — Неужели это наш гей-убийца? А знаешь, что мы делаем с гей-убийцами?
Я все понял прежде, чем успел почувствовать. Первый еще крепче сжал мой живот. Чья-то рука взметнулась, как хищная птица. Жгучая боль стала для меня спасением: благодаря ей я не ощущал ни стыда, ни отвращения. В мой задний проход проникло что-то вроде толстого пальца. Мне в ухо будто каркала птица. Я содрогнулся.
— Еще глоток?
Это был другой. Нажав руками на колени, он развел мои ноги в стороны. Я почувствовал, что мне на лицо льют водку, и высунул язык. Я думал о Делии. Мне хотелось, чтобы она видела меня сейчас. И даже не мое оскверняемое тело. Мое лицо. Его выражение. Мой позор. Боль. Обморок. Наказание. Искупление. Раскаяние. Мою решимость пройти через все это и выдержать. Мою несломленную волю. Собственно, что они могли мне сделать? Что на свете страшнее пустоты? Что невыносимее взгляда Делии, отражающего мое ничтожество? Ее разочарования во мне, словно в бессодержательной книге? Сейчас, когда она смотрела на меня, я чувствовал себя живым. Ее глаза блестели, как в нашу первую ночь. Такой она любила меня. Такой она останется со мной навсегда.
А потом между мной и Делией втиснулось чье-то тело, заслонив ее лицо. Сознание мое помутилось. От моих мучителей несло алкоголем и потом, и я задержал дыхание.
22 
