98 
Она медленно побрела назад, к отелю. Словно в трансе встала под душ, надела ночную сорочку и легла в постель. Но гнев будоражил нервы, не позволяя заснуть. В голове вертелись одни и те же слова: «Ирония… Измена. Предательство. Шантаж».
Только на рассвете ей удалось немного вздремнуть, а проснувшись, она почувствовала себя еще хуже, чем вечером. Чувствуя себя на тысячу фунтов тяжелее и очень-очень старой, она оделась и спустилась к завтраку.
Николасу дали второй шанс, и он просил ее, Даглесс, о помощи, а она его подвела. Так ревновала к Арабелле, что позабыла об истинной цели их визита к Хейрвудам. Вместо того чтобы искать сведения, она боялась, что Николас и Арабелла станут любовниками. Что ж… зато теперь ни одна женщина не соблазнит Николаса, ни в шестнадцатом веке, ни в двадцатом.
Она поела, выписалась из отеля, направилась к вокзалу и села на поезд до Ашбертона. Где-то на полпути она перестала терзаться сознанием собственной никчемности и задалась вопросом, что может сделать для Николаса. Поможет ли издание книги Ли обелить имя Николаса? Возможно, если она напросится в секретари к Ли и примет участие в исследованиях.
Она уперлась виском в вагонное окно. Если бы повторить все сначала, она не стала бы ревновать и попусту тратить драгоценное время, которое они могли бы провести вместе. Почему, когда она была в Гошоук-Холле, не спросила Ли, нет ли других тайн, скрытых в стене?! Почему не посмотрела сама? Почему не снесла эту стену собственными руками? Почему не…
Когда в окне появилась табличка с надписью «Ашбертон», она вышла из поезда и, уже шагая к отелю, сообразила, что больше ничего не сумеет сделать для Николаса. Все осталось в прошлом. Ли вполне способен самостоятельно написать книгу, и, нет никаких сомнений, весьма в этом преуспеет. У Роберта есть его дочь, и в Даглесс он не нуждается. Только Николасу она была нужна, но подвела его.
Ей ничего не оставалось, кроме как вернуться домой. Что ж, она позвонит в аэропорт и посмотрит, сможет ли достать билет на ближайший рейс. Может, оказавшись в знакомом окружении, она рано или поздно сумеет себя простить.
Впереди показалась церковь, где находилась могила Николаса, и ноги сами собой понесли ее туда. Внутри никого не было. Солнечные лучи, струившиеся через витражное стекло, нежно ласкали надгробие. Безупречная белизна мрамора казалась мертвой и холодной.
Даглесс медленно пошла к могиле. Может, если молиться и просить Бога, Николас вернется? Господь смилостивится и позволит Николасу снова быть с ней. Если бы увидеть его, всего на пять минут! Больше и не требуется. Всего пять минут, чтобы сказать Николасу о предательстве жены.
Но, коснувшись ледяной мраморной щеки, она поняла: ничего не выйдет. То, что с ней случилось, бывает раз в жизни. Ей дали возможность спасти жизнь человека, а она все испортила.
– Николас, – прошептала Даглесс, и впервые с его исчезновения на ресницах повисли слезы, горячие, едкие слезы, застлавшие весь мир. – Опять у меня глаза на мокром месте, – пробормотала она, едва не улыбнувшись. – Прости, что подвела тебя, мой дорогой Николас. Вечная неумеха и неудачница. Но до сих пор из-за этих моих недостатков никто не умирал. – Покачав головой, она безвольно опустилась на угол надгробия. – Господи! Как мне жить с твоей кровью на руках?!
Расстегнув все еще свисавшую с плеча сумку, Даглесс пошарила внутри в поисках бумажного носового платка. Нашла пачку, вытащила платок и неожиданно заметила, как из пачки выпорхнул листок бумаги и опустился на пол. Даглесс машинально наклонилась и подняла листок.
Это оказалась записка, которую Николас несколько дней назад подсунул под ее дверь.
– Записка! – охнула она, вставая. Записка, написанная рукой Николаса! То, чего касались его руки… настоящее доказательство! – О, Николас, – шепнула она, и на этот раз слезы полились градом, настоящие слезы, слезы глубокой, глубокой печали. Ноги подкосились, и она медленно сползла на каменный пол, прижимая к щеке записку. – Прости, Николас! Прости за то, что подвела тебя! – Прижавшись лбом к надгробию, она, как в бреду, умоляла Бога о сострадании: – Милый Боже! Пожалуйста, помоги мне простить себя!
Она так забылась, что не заметила, как луч, проникнув в окно, коснулся ее волос. Витраж изображал молящегося ангела, и свет, заиграв в волосах Даглесс, упал на мраморную руку Николаса.
– Пожалуйста, – шептала Даглесс, – пожалуйста…
Именно в этот момент она услышала смех. И не просто смех, а смех Николаса.
98 
