146 
— Марк Аррий Юлиан, по приказу Домициана Цезаря ты подлежишь аресту и тотчас будешь препровожден во дворец.
После этих слов в атриуме послышались горестные стенания и вой, заставившие Сервилия остановиться. За Марком Юлианом стояла вся его прислуга, издававшая этот пронизанный мрачным предсмертным ожиданием вой. Справа от него находился Диокл, похожий на близорукого человека, хлопающего спросонок заспанными глазами. Старик начал горько и беззвучно рыдать.
Марк Юлиан почувствовал себя как командующий осажденной крепостью, в распоряжении которого лишь несколько мгновений для выработки плана спасения. Он понимал, что большинству из этих людей уже ничем помочь нельзя. Слуги, родственники… С ужасом подумал Марк Юлиан о своей тетушке Аррии. Неужели ее сошлют в ссылку? А уж сыновей ее наверняка лишат всех постов и привилегий.
Раскрыт ли заговор? Для таких утверждений у него пока не было оснований. Ломая голову в поисках разгадки своего ареста, он в то же время не упускал из виду ни единого взгляда или жеста преторианских стражников, сопровождавших Сервилия. Почему послали именно эту пятерку? Ведь все эти люди по иронии судьбы принадлежали к числу заговорщиков. А может быть, Петроний выбрал их не случайно? Но если так, то почему он послал вместе с ними фанатика? Заглушить всякие сомнения, которые могли возникнуть у Вейенто или Императора по поводу верности этих пятерых гвардейцев? А может быть, не стоит все усложнять? Ведь аресты производятся без всякой связи между собой, наугад. Может быть, Петроний уже в тюрьме в ожидании казни? Проклятие Харону, наше последнее совещание должно было состояться именно сегодня вечером!
Марк Юлиан поднял руку, призывая этим жестом к тишине. Вскоре служанки перестали причитать, и Сервилий продолжил чтение приказа Императора.
— …чтобы понести ответ за свои преступные деяния… — Сервилий особо выделил голосом это место в приказе, а затем поднял голову и с жадным любопытством посмотрел Марку Юлиану в глаза, желая увидеть реакцию этого когда-то всесильного вельможи, низвергнутого с огромной высоты второго человека в Империи. — … и ожидать суда и казни.
— Почтеннейший, ты должно быть, оговорился, — прервал его Марк Юлиан. — Мне еще не доводилось слышать от него такого откровения. Не дождавшись решения суда он сам уже вынес мне приговор.
Сервилий с ненавистью вытаращил на него глаза, сдвинул к переносице брови и поджал тонкие губы. Марк Юлиан подумал, что разозлившиеся бабуины выглядят точно так же.
Еще раз взглянув на документ, Сервилий, к своей досаде увидел, что Марк Юлиан прав. Он прочитал неправильно.
— … и ожидать суда, — повторил он с сарказмом, как бы говоря: пусть будет по-твоему, большой разницы тут нет. — … по обвинению в богохульстве, изменнической неблагодарности, неверности своему повелителю и суверену, недостаточному уважению к его образу и отказе присутствовать на жертвоприношении, устроенном в прошлом году в честь дня рождения Императора.
Марк Юлиан почувствовал облегчение и едва сумел скрыть улыбку. Этот странный набор обвинений убедил его в том, что заговор не был раскрыт. В противном случае его просто обвинили бы в государственной измене.
— Это все? — спокойно спросил Марк Юлиан.
— А тебе этого мало? Если хочешь, могу устроить, чтобы список обвинений пополнился еще и «грубым неуважением к слугам нашего повелителя и бога в ходе выполнения ими своих обязанностей».
— Премного благодарен, но вынужден отклонить твое предложение. Будет ли мне отпущено время сделать распоряжения по хозяйству?
— Тебе нечем распоряжаться. Суд уже вынес распоряжение о конфискации твоей собственности. Нам не хотелось обременять тебя столь утомительными хлопотами в то время, когда ты будешь чувствовать крайнее физическое недомогание.
На лице Сервилия появилась отвратительная ухмылка, и его сходство с бабуином еще более усилилось. Наконец-то он чувствовал себя в своей стихии.
Услышав последние слова Сервилия, служанки и горничные опять ударились в плач и стенания, оглашая своими душераздирающими воплями весь дом. Еще совсем недавно они вели безбедное обеспеченное существование, а теперь одним росчерком пера лишались всего. Друзьям и супругам придется расстаться, дети будут разлучены с родителями. Кто-то попадет к жестокому хозяину и будет принужден терпеть холод, голод, издевательства и побои, выполнять непосильные работы под кнутом надсмотрщика, трудиться от темна до темна и жить в грязи. Это несчастье, неразрывно связанное с их рабским уделом воспринималось ими точно так же, как подсудимый воспринимает весть о вынесении ему смертного приговора. Такие ужасные сцены повторялись снова и снова в домах и поместьях вельмож, впавших в немилость Императора. Горе этих людей усугублялось еще и тем, что они знали, что их хозяин скорбит о них.
146 
