Последние отзывы

  167  

Наконец, он все же отпрянул от нее и, держа ее на некотором расстоянии от себя, подождал пока она успокоится, а затем заговорил голосом, в котором слышалось скорее усталое удивление, чем гнев.

— Я знавал в своей жизни опытных любовниц, но теперь они кажутся мне менее искусными в любовных утехах, чем ты. Неужели твоя мать посылала тебя на выучку в публичный дом? Юнилла, что произошло с тобой в жизни?

Она уставилась на него с возмущением, стараясь изобразить на лице смертельную обиду. Ее волосы рассыпались по кровати, и в этот момент она была восхитительна в своей женственности, но Юнилла была слишком юной, чтобы воспользоваться ситуацией, видя, что Марк опять залюбовался ею. Она испытывала сейчас, по всей видимости, отчаянье и досаду на Марка.

— Я просто не нравлюсь тебе, — прошептала она, отводя взор.

У нее был при этом такой жалкий вид, что Марк снова прижал ее к себе.

— Юнилла, я просто не люблю, когда люди надевают на себя разные маски, взгляни на меня открыто и покажи мне свое истинное лицо!

Она, как бы колеблясь, осторожно приблизила к нему свое лицо и поцеловала его целомудренным детским поцелуем, затем упала на подушки и замерла. Все эти действия были произведены с истинно театральной выразительностью. У Марка создалось такое впечатление, что она одну маску заменила другой, решив, что эта ему понравится больше. Марку стало грустно. За этими масками он ощущал искалеченную душу девушки, которая всегда будет прятаться в темных углах.

Через некоторое время он снова принялся ласкать ее, подгрудная лента развязалась, отпустив, наконец, на свободу пышную грудь Юниллы. Девушка тут же вскрикнула и, оттолкнув его, схватила ленту, стараясь снова прикрыть соски.

И Марк все понял. Он увидел два одинаковых пятнышка на повязке.

Молоко.

Сначала ему в голову пришла дикая мысль, что это еще одна шутка этой ночи, полной ужасов и гротесков. Но тут же он почувствовал, что за этим кроется какая-то трагедия.

— Юнилла, во имя всех богов, кто этот…

— Оставь меня! Не трогай меня!

Когда он попытался обнять и успокоить ее, она начала исступленно вырываться, в глазах ее застыл ужас и смятение, пряди волос хлестали по лицу Марка. Юнилла корчилась, извивалась, кусалась. Наконец, перехватив ее руки у предплечий, Марку удалось прижать ее к подушкам.

— Прекрати немедленно! Слышишь? А теперь говори, кто сделал это с тобой?

Она разразилась безудержным горьким плачем, глубокие рыдания сотрясали все ее тело, как будто она извергала из себя все скопившиеся в ее душе дурные мысли и отвратительные воспоминания.

— Чей это был ребенок, Юнилла?

Она набрала в легкие побольше воздуха и начала было отвечать, но тут мужество снова покинуло ее. Она уставилась на стену, как будто видела там что-то мерзкое, но завораживающее ее, скрытое от взгляда Марка.

— Отвечай! Я должен знать, кто нанес нам это оскорбление. Юнилла, я не причиню тебе никакого вреда. Скажи мне всю правду! — мягко промолвил он, отпуская ее и поглаживая по головке, как маленького ребенка.

— То, что со мной случилось, уже невозможно исправить, — наконец, заговорила она. — Ребенок был от того, кто может безнаказанно осквернять храмы…

— О, проклятие Немезиды! Нерон!

— Он заставил меня бросить ребенка прошлой ночью на произвол судьбы… Я не хотела этого делать… «Ты не должна тащить за собой младенца на свою первую свадьбу, — сказал он мне, — на вторую — куда ни шло, но только не на первую». Я не хотела…

— Ты была одной из тех жертв, которых держат во Дворце для развлечения Императора…

— Да, — сказала Юнилла бесцветным голосом. — Я была его любовницей с девятилетнего возраста.

Комок подкатил к горлу Марка и он ощутил приступ тошноты. Было ли на земле такое место, куда бы не проникали хищные щупальца этого чудовища?

— Меня отвела во Дворец мать… чтобы он мог приходить ко мне, когда хотел. Он всегда был в масках. Иногда все это происходило на глазах у гвардейцев…

Марк чувствовал, что ее ужас не то, чтобы показной, но какой-то поверхностный, а в глубине ее души царили полное безразличие и тупое равнодушие.

— Почему боги позволяют такому чудовищу жить и процветать? Когда же мир избавится от него? — тихо произнес Марк.

— Теперь ты будешь презирать меня. Я ведь осквернена, испорчена, словно старый изношенный дырявый мешок, который больше никому не нужен. Что ты теперь сделаешь со мной?

  167