938 
Однако тот не испытывал ненависти, Драко не сомневался: люди не цепляются за тех, кого ненавидят, не доверяют себя на пути сквозь боль, способную привидеться только в ночном кошмаре, не дают поддержать в миг, когда подгибаются ноги… Пусть Гарри и не любил его — в хорошем смысле этого слова — однако же, верил Драко, нуждался в нём, а граница между этими чувствами и любовью казалась такой тонкой, что Млфой едва ли сумел бы провести её. Сквозь напоминающую сплетение металлической проволоки паутину опустошения и ужаса, которая причиняла Гарри невыносимую боль, он чувствовал: тот нуждается в нём. Боль, желание — и целью желания был он, Драко — не признающий лжи, не говорящий, что всё в порядке, когда всё было чертовски не в порядке.
— Если хочешь, я с лёгкостью помогу тебе забыть — конечно, если ты хочешь. А ты хочешь?
— Нет, — выпрямился Гарри. — Не хочу. Ты же не думаешь…
— Не проси меня что-то решать. Хочешь знать, что я думаю? Лучше б я его убил — я бы не принял это близко к сердцу, и мне ненавистно, насколько близко к сердцу это принимаешь ты. И всё же я считаю, тебе придётся снова это сделать — не могу же я каждый раз заставлять тебя забывать о случившемся?.. И мне не кажется, будто тебе постепенно станет легче, — возможно, нет. Но ведь лёгкость никогда не служила причиной твоего выбора верно? Ты не ждёшь лёгкости, ты даже где-то ненавидишь её. Я как-то уже говорил тебе об этом… Ты достаточно силён — силён, чтобы делать злые вещи. Просто не хочешь таким быть. Вот и всё.
— Я думал, ты делал это, перестав быть моим другом, — после паузы произнёс Гарри.
— Это не имеет никакого отношения к существу вопроса.
Гарри натянуто рассмеялся:
— Иногда мне бы даже хотелось, чтобы ты мне солгал. Хотя бы чуть-чуть.
— Неправда.
— Да… ты прав, — Гарри выпустил рубашку слизеринца, однако не двинулся с места. — Малфой?..
— Что?
— Силён, чтобы творить зло, и воплощение этого самого зла: есть ли разница?
— Не знаю, — поразмышляв мгновение о грани между поражением и смирением, ответил Драко. Кровь с рук Гарри теперь была и на нём: его кожа, одежда — теперь всё было в крови. Но это не имело значения. — Не знаю, Поттер. Действительно не знаю.
* * *
В полумраке Джинни увидела раскинутые, запутавшиеся в чёрной ткани руки — бледные и тонкие; поджатые к груди ноги, забрызганное чёрной кровью белое горло без всяких признаков пульса, сведённые судорогой пальцы. Руки Джинни онемели, и выскользнувшая палочка зацокала по полу — девушка кинулась к трупу, развернула его, схватив за плечо… и тут же, едва сдержав обдирающий горло крик, отдёрнула руку: с лица, настолько искажённого ужасом, что она едва поняла, кому оно принадлежит, уставились вытаращенные, вздувшиеся глаза. Впрочем, всё остальное — аляповатые заколки, путаница каштановых волос, поджатые губки были вполне узнаваемы. Пенси Паркинсон.
Явных повреждений Джинни не заметила, но всю блузку спереди заливала кровь, и от крови же слиплись эти каштановые локоны. У Джинни даже мелькнула мысль — не расстегнуть ли пуговицы, чтоб узнать, что же сделал Том, но… впрочем, какое теперь это имеет значение? Имело значение только одно: Пенси мертва.
Протянув руку, она осторожным движением, самыми кончиками пальцев закрыла ей глаза.
— Прости, — шепнула Джинни, но пустой пролёт лестницы тут подхватил даже этот шёпот, вернув его обратно странным, многократным эхом — «твоя вина, твоя вина, твоя вина»…. — Нет! — выдохнула девушка, дотягиваясь до стены и пытаясь подняться по ней, — нет…
— Не стоит плакать, Джинни… — её ли зрение затуманилось или же факелы сами собой замерцали при звуке этого негромкого, мягкого голоса. — Не стоит делать вид, будто тебя так взволновала её смерть — она же всегда тебя ненавидела. Она сама мне об этом сообщила. Перед тем, как я её убил.
О нет, недаром Джинни съела волеукрепляющий цветок: сейчас ей понадобилась вся сила воли — вся, до самой последней капли, — чтобы поднять голову и взглянуть на него. Он стоял на самом верху лестницы, где тень была гуще всего, — неяркий факел подсвечивал бледное лицо и руки, волосы цвета спелой пшеницы, губы, изогнутые в сладострастной улыбке, устремлённые на неё голодные глаза.
— Я знал, знал — ты придёшь, — зашептал он, и в глазах блеснуло удовлетворение. — Ты принадлежишь мне.
938 
