917 
Чуть оторопев от холодного тона слизеринца, Гарри, тем не менее, не отступил: он имел опыт общения с Драко, когда тот был в дурном настроении. Обычно его было достаточно рассмешить, чтобы он расслабился, дал слабинку.
— Ты точно не хочешь поговорить о своей причёске? — весело спросил он. — Тогда кто ты и что сделал с настоящим Драко Малфоем?
Драко воззрился на него совершенно неописуемым взглядом:
— Ты знаешь, кто я.
Гарри почувствовал лёгкую дрожь и напряжение во всём теле: ему показалось, что Драко готов снова наброситься с кулаками. Но голос в голове шепнул: " Драко бы никогда меня не ударил", — и это было правдой. Ведь тот ударил только для того, чтобы вернуть его в чувство и не дать снова убежать. Разве сам Гарри поступил иначе — тогда, у Поместья, швырнув его в снег, прочь с дороги адовых гончих. И, когда Драко вылез из сугроба, бинты на нём пропитались кровью…
То, что мы делаем друг для друга…
— Малфой… — Гарри прикусил нижнюю губу, — а я и не знал, что ты говоришь по-румынски…
— У меня там родственники. Дядя прожил там довольно долго. Я тебе говорил.
— А что он тебе говорил? Вампир?
— Sangele apa nu se face, — что значит кровь — это не вода. Это поговорка. Думаю, он имел в виду моего отца или, вообще, — семью.
— Он знаком с твоим отцом?
— Я предпочёл бы не говорить о моём отце.
— Так, об отце ты говорить не хочешь, о волосах — тоже. О чёмпобеседуем?
— Я, вообще, не хотел бы с тобой разговаривать, — сообщил Драко, — но поскольку мы тут застряли, пока Гермиона не закончит свои дела на кухне, давай-ка выберем тему, не имеющую отношения ни к нам, ни к моей семье, ни к нашей с тобой обоюдной неприязни.
Гарри захлопал глазами. Слова Драко были лишены всякого смысла, и всё, на что был способен юноша, — это вздох изумлённого отрицания.
— Я никогда…
— К ПРИМЕРУ, — перебил его Малфой, — если есть petrificus totalus, то должно быть и petrificus partialus, верно? Итогда почему люди не пользуются этим для всяких изощрённых сексуальных утех? Потому что я не могу понять, для чего это может быть ещё полезно…
— Неприязнь? Я никогда не испытывал к тебе…
Драко выглядел настолько взбешённым, что, по мнению Гарри, от очередного удара его спасло только появление в дверях Гермионы с серебряной фляжкой в руках.
Гарри не мог отвести от неё глаз — она была всё такой же и, в то же время, стала другой. Он рванулся вперёд, хотя верёвки на запястьях не пускали. Сердце кувыркнулось в груди: на ней была его старая паддлмерская майка… наверное, это добрый знак? Футболка мешком висела на её хрупкой фигурке, тонкие руки болтались в рукавах, лицо заострилось и стало каким-то полупрозрачным, мягкие губы дрогнули, а глаза широко распахнулись, когда она увидела его:
— Гарри…
Драко переводил взгляд с одного на другого, губы сжались в тонкую горькую линию.
— Plus ca change, plus c'est la meme chose, — сообщил он. — Я пойду. Я видел на кухне шестидесятиградусный болгарский сироп от кашля, названный в мою честь. Если во мне есть надобность, говорю сразу — отвалите.
Его слова выдернули Гермиону из отупения.
— Стой, Драко, — она протянула ему серебряную фляжку, — прими это, пожалуйста.
Не взглянув на Гарри, Драко поднялся с кровати и подошёл к ней. Она ткнула фляжку ему в руку и что-то тихо произнесла — так тихо, что Гарри не расслышал, равно, как не расслышал и ответ Драко. Возможно, это было — не злись?.. Слизеринец тряхнул головой и пошёл прочь, но она взяла его за руку и потянула назад.
И что-то было в её жесте — привычность, желание удержать его рядом, а может, то, как легко Драко позволил ей сделать это (а Гарри знал, с какой осторожностью тот относится к чужим прикосновениям, как беспокоят его любые случайные жесты) — что ревность, однажды обуявшая его во сне, снова накрыла гриффиндорца волной тошноты, близкой к боли. Он сдержал её, стиснув кулаки.
Я заслужил это, — подумал он. — Я не имею права…
Гермиона отпустила руку. Драко, не улыбнувшись, взглянул на неё, потом посмотрел на Гарри — в глазах не было ненависти, скорее, там было удивительное, ранимое равнодушие и пустота — и вышел из спальни, закрыв дверь.
Гермиона обернулась, и Гарри глубоко вздохнул: он понятия не имел, что сказать ей.
917 
