А авторица, написав такой бред, в своём... 
768 
Джинни подняла голову и взглянула на Дамблдора, уверенная, что потрясение сейчас крупными буквами написано у неё на лбу. И, против обыкновения, не увидела на его лице никакой жалости. Только строгость и суровость.
— Я не могу догадываться, какие мотивы двигали вами — возможно, вы, как и ваш старший брат, искали славы и признания друзей. Возможно, причина в вашей ненависти к Тому Реддлу, может быть, вы хотели помочь в борьбе против Вольдеморта — однако, я в этом сомневаюсь, поскольку в подобном случае причин для соблюдения такой секретности не было бы. Своими необдуманными действиями вы всех нас подставили под удар.
В последовавшей за этим заявлением тишине Джинни осознала, что ей вовсе не хочется ни опровергать утверждение директора, ни выдумывать себе оправдания. Она поймала себя на том, что снова думает о Томе — о живом, настоящем Томе — синеглазом демоне, кто, не задумываясь, сломал ей руку, пытаясь выведать все её секреты. Годами позже, преследуя ту же цель, он сломает стены в её сердце — но только, в отличие от руки, душевную рану залечить будет невозможно.
Я сломанная и бесполезная, — подумала она. — И все, что я делаю, оборачивается против меня…
— Думаю, — еще тише произнес Дамблдор, — что для вас сейчас самое время вернуться в общежитие. И на остаток каникул, будьте так любезны, не покидайте замок.
Джинни поднялась на ноги. в глазах щипало.
— Простите, профессор, — только и смогла произнести она.
— Я очень сожалею, — ответил Дамблдор, — что, позволив вам снова вступить во владение Хроноворотом, я как бы безмолвно одобрил ваши действия. Но это вовсе не так. Время — сложная штука, полная парадоксов и противоречий, однако, это вовсе не значит, что так можно оправдать все свои поступки. Напротив.
— Знаю, — кивнула Джинни. на неё накатила внезапная усталость. Она потянулась к дверной ручке, коснулась её и замерла, глядя на директора. — Профессор, — тихо обратилась она, — ещё кое-что…
— Да? — он приподнял брови.
— Когда вы увидели меня в библиотеке — с Томом… — вы назвали меня мисс Дамблдор промолчал.
— Откуда вы узнали? в смысле — это не было случайностью — то, что вы назвали меня по имени перед Томом?
Дамблдор молчал. Освещенные огнем, его глаза потемнели, а лицо казалось испещренным тысячью морщин. Он был старым, усталым и старым.
— Всё, что случается, имеет под собой причину. Абсолютно всё.
* * *
Она чувствовала себя разбитой на кусочки. Очень осторожно она брела вверх по лестнице, держась за стену и внимательно смотря под ноги, чтобы не попасться в ловушку — в любой момент безо всякого предупреждения под ногами могла разверзнуться яма. Портреты провожали её взглядами.
Наконец она добралась до вершины гриффиндорской башни, но ей потребовалось время, чтобы вспомнить пароль. Толстая Леди с недоумением следила за ней.
— Смоковница, — она, наконец, вспомнила его. Портрет отодвинулся, открыв проход и пропустив Джинни в гостиную. Она с трудом соображала, где находится.
Сначала она увидела Гарри — он сидел на краю дивана, обнимая уткнувшуюся ему в плечо Гермиону. Закрывшаяся дверь вспугнула их — Гермиона отшатнулась, и их бледные лица резко повернулись к Джинни — словно распахнулась какая-то диковинная книга с белыми страницами.
— Джинни, — выдохнула Гермиона. Ее глаза были темными и огромными. — Ох, Джинни…
Джинни стояла и смотрела на них. Они показались ей актерами, репетирующими какую-то совершенно неинтересную драматическую сценку. Она была убеждена, что Гермиона сейчас встанет и подойдет, а Гарри последует за ней — так и произошло. Он был бледным и будто контуженным.
— Я пойду и поговорю со Снейпом насчет Заклятья Памяти, — обратился он к Гермионе.
Она кивнула в ответ и, не подняв взгляда на Джинни, Гарри вышел. Гермиона обернулась к Джинни и заговорила. Сначала сбивчиво, а потом слова с её губ потекли рекой, и Джинни почувствовала, что начала в ней тонуть. Шахматные фигурки, заклятья памяти, кровь Прорицателя для заклинания, Вольдеморт…
Наверное, Джинни должна была закричать, да-да, что-то ей подсказывало, что она должна отреагировать именно так, криком — но её голос словно утонул в пушистой вате. И лишь произнесенное Гермионой её собственное имя разорвало эту окружившую ее немую оболочку.
768 
