155 
Я не хотела умирать.
И убивать тоже.
Нити кокона растаяли беззвучно, а меня окатило живым огнем. Его было так много, слишком много для меня одной. И я отдала огонь Пиркко. Обняла ее нежно, как дорогую сестру, и когти, как некогда во сне, пробили грудную клетку, раскрыли шкатулку, в которой медленно стучал камень ее сердца.
Еще живого.
Еще немного человеческого.
Оно выпало на мою ладонь и, вздрогнув, замерло.
– Глупая Аану. – Пиркко ладонью закрыла дыру в груди. – Зачем мне теперь сердце? Оставь его себе.
И она оттолкнула меня. А темнота зазвенела на тысячу тысяч голосов. Я падала с сердцем в руке, а бабочки пепла кружились надо мной.
– Аану…
Я слышала голос, такой родной и такой далекий.
– Вернись…
Не могу.
Брухва открыл новую дорогу, и, как бы я того ни желала, свернуть с нее не выйдет. В моей руке лежало черное человеческое сердце, а под ногами цвел бессмертник.
Пора, Аану.
– Аану… пожалуйста…
Я бы хотела вернуться к нему и Горелой башне, к собственным наивным мечтам, в которых есть дом и семья. К брату. Я слышу Олли, пусть он не произнес ни слова.
Но если я здесь, то пришла пора?
– Я буду жить, – сказала я. Но разве кто-нибудь когда-нибудь слушал Аану?
И дорога сама нырнула мне под ноги. Она несла меня, и голос Янгара слабел.
Мне жаль.
Безумно жаль, что все так получилось.
Кто теперь зажжет для него лучину в окне Горелой башни? А он, кому он станет рассказывать истории о благословенной стране Кхемет, что лежит за морем?
Дорога вывела к реке, воды которой были черны и тяжелы, словно деготь. Водорослями лежали на них тонкие женские волосы, и берега поросли не рогозом, но костями. Из них же был сделан мост. Из черной воды поднимались столпы бедренных костей. Переплетались хрупкие фаланги пальцев, создавая ажурную решетку, на которой лежал настил из ребер.
Мост манил меня. Но стоило сделать шаг, как раздался голос:
– Аану!
В нем звучало эхо бури, и сама река вздрогнула, попятилась, не желая становиться на пути той, что явилась по мою душу. На ее волосах – седина зимних гроз, лицо ее выбелила стужа. Бледные губы иней расписал, и его же узоры виделись мне в глазах Акку. Босая, стояла она на берегу Черноречки, и дикие ветра терлись о ноги ее. Скулили, не смея отступить от хозяйки.
– Подойди ко мне, Аану. – Она протянула ладонь с бледными ногтями, будто вырезанными из белого лунного камня. И я послушно шагнула навстречу. Бессмертник побелел, подернулся инеем. И облетели розоватые его цветы, не вынеся дыхания мороза.
– Отдай, – велела Акку, протянув бездонную корзину. Прочны были ее стены, сплетенные из пустых надежд и несдержанных обещаний.
И я отдала черное сердце моей сестры.
– Так будет лучше. – Акку опустила крышку и, взяв меня за руку, сказала: – Пойдем со мной.
Куда?
В ледяные чертоги, куда не заглядывает солнце.
Я ведь убила.
Ладонь Акку холодна, а пальцы нежны. Идет печальная жница, и вьюги спешат расстелить перед хозяйкой искристый ледяной ковер.
– Тебе страшно? – спросила Акку, одарив меня взглядом, в котором прорезались отблески молний. Зимой бури особо свирепы.
– Да.
Я не смела лгать ей.
– Но ты не станешь просить меня о милосердии?
К чему? Свирепую зимнюю бурю можно умолять, но послушает ли буря? Сомневаюсь.
– Не станешь. – Акку сама ответила на свой вопрос. – И слез не будет. Что ж, спрашивай.
– О чем?
– О чем-нибудь.
Позади остались ковры бессмертника и волглые туманы, что подымались с костяных берегов, сама Черноречка, за которой правил хозяин подземного мира…
Мы шли.
Акку впереди, я же – за нею.
Она не отпустит. Был договор, но в нем ни слова не сказано о том, что станет со мной, если я умру до окончания срока. Стоит ли спрашивать? В пустых глазах Акку нет ответа. Сейчас они – седое зеркало льда, что покрывает реки и озера.
– Моя сестра… – Я опустила взгляд на корзину, в которой томились проклятые души. Им до скончания мира суждено пребывать в плену, а после сгинуть на обломках его. – В ней ведь остался человек?
– Немного.
Акку склонила голову.
– Что с ней станет? – Мне было тяжело говорить.
Удивленно приподнялась белесая бровь.
155 
