66 
«Мне не терпится, – писал Людовик, – осыпать вас тысячью поцелуев в благодарность за все те дружеские чувства ко мне, которые вы продемонстрировали. Тем более драгоценные для меня, что своим поведением по отношению к вам я этого отнюдь не заслуживал. Но в будущем вы не пожалеете о том, что столько сделали для меня. Я от всего сердца постараюсь сделать все, что от меня зависит, чтобы моя жизнь отныне была посвящена только вам…»
Привыкшая чувствовать себя брошенной и ненужной, женщина едва не лишилась чувств от счастья. Ей понадобилось несколько раз перечитать это благословенное письмо, чтобы убедиться: глаза ей не лгут. Свершилось чудо! Чудо, которое она считала невозможным… Бывают ощущения слишком сильные и слишком внезапные. Радость чуть не убила Клеманс.
Тяжелые работы, которые ей пришлось выполнять прошедшей зимой, подорвали ее и без того хрупкое здоровье. И от сильных, пусть и радостных переживаний у нее началась лихорадка, которая чуть не свела бедную женщину в могилу. Но Клеманс не хотела умирать! Она не хотела умирать, по крайней мере, до тех пор, пока не увидится, хоть однажды, с тем, кто пообещал ей отныне жизнь в любви и согласии. Когда она узнала, что Мазарини освободил наконец ее супруга и Конде смог добраться до Фландрии, силы ее в борьбе с болезнью удвоились. Она хотела во что бы то ни стало поскорее присоединиться к мужу.
Прошло немного времени, и она смогла отправиться в дорогу. Путь лежал по разодранному на части гражданской войной королевству. Надо было обогнуть Париж, надо было прятаться днем, двигаться ночью, надо было ехать верхом или в простой повозке, чуть ли не на телеге… Клеманс была еще очень слаба, и отвратительные дороги чуть ее не прикончили. Она добралась до Валансьена на исходе сил, и сразу же – первое разочарование: муж уехал в Брюссель и просил ее дождаться его возвращения. Она послушно принялась устраиваться и ждать, ждать, ждать…
Так она дожидалась… несколько месяцев, становясь день ото дня все печальнее. Мужество потихоньку оставляло ее. Правда, дважды она получала от Конде письма, но совсем непохожие на то, из темницы: ни одного хоть мало-мальски нежного словечка. Холодно высказанные требования выслать ему драгоценности и серебряную посуду. Она послала все, что он хотел, не добавив ни слова упрека.
Наконец Конде вернулся… Увы!.. Вместо если не любовной, то хотя бы просто дружеской встречи, на которую она так надеялась, верная жена была удостоена торжественной речи, в которой принц, даже не сняв с головы шляпы, просто сообщил ей о том, как признателен за все сделанное для него. После этого он пригласил жену на ужин, который устраивал для своих офицеров. Иными словами, она так и не дождалась того, о чем мечтала. Сердце ее мужа по-прежнему принадлежало кому угодно, только не ей. Лучше бы он не появлялся у нее в спальне, где, улегшись рядом с ней, мгновенно заснул, даже не пожелав спокойной ночи, а позже взял ее – наспех и без единого ласкового слова.
Утром Клеманс проснулась с ощущением пустоты и отчаяния. Теперь она окончательно поняла: то письмо, скорее всего написанное под влиянием минуты, лгало, он никогда не любил ее и больше того – вероятно, никогда не переставал ненавидеть. Все было кончено, и кончено навсегда…
Однако она еще некоторое время прожила в Валансьене. Там у нее случился выкидыш – плачевное последствие той, исполненной отчаяния и безнадежности, ночи.
Все случившееся пробудило к жизни ростки душевной болезни, заложенные в нее несчастной Николь дю Плесси. Когда Клеманс вернулась в Париж, кумушки с наслаждением смаковали сплетни о том, что госпожа принцесса скоро станет такой же сумасшедшей, какой была ее мать. Самые разнообразные хвори частенько приковывали несчастную к постели, и прелестницы-подружки ее мужа воспрянули духом. Появился шанс, что место принцессы вскоре станет вакантным. Да и сам Конде в открытую выражал надежду на это, не скрывая чудовищного пренебрежения, с каким относился к жене.
Впрочем, их жизни теперь никак не пересекались. Зимой они существовали каждый в своем крыле особняка Конде. Летом принц отбывал в Шантильи, а принцесса – в печальный замок Сен-Мор. Ее присутствие в Шантильи было нежелательно. Все, чего желали окружавшие ее люди, – чтобы о ней поскорее забыли в свете, а там, глядишь, она и сподобится покинуть этот мир.
Нормальная женщина, быть может, была бы раздавлена столь жгучей ненавистью, столь удушающей злобой. Клеманс же стала, может быть, чуть более угрюмой. Безумная душа ее блуждала очень далеко от всех этих низостей. В конце концов несчастная удовольствовалась жалким подобием любви. Она обрела некоторое успокоение в объятиях лакея по фамилии Дюваль, единственным достоинством которого было то, что внешне он немного напоминал принца.
66 
