182 
Несчастного, таким образом, грубо оттолкнули. Он вышел из особняка Рамбуйе разгневанным и обиженным.
– Вот тебе, пожалуйста. Эта женщина мне нравится. Она покорила меня с первого же взгляда. Но как только я решился что-то сказать насчет вздора, который несет этот Вуатюр, меня высекли, как мальчишку! – возмущался он, рассказывая о случившемся своему другу де Гишу. – Ноги моей больше не будет в этом доме! Никогда в жизни!
– Напрасно, старина, в твоих рассуждениях не хватает логики, – попытался урезонить его де Гиш. – Только что ты признался мне, что любишь эту девушку, и вот уже клянешься, что твоей ноги не будет в ее доме! Разберись, чего ты хочешь на самом деле. Если ты действительно мечтаешь о том, чтобы завоевать Жюли, тебе придется подчиниться законам, царящим при ее дворе. С самого раннего детства ее приучили к неумеренным дифирамбам. Ты даже не представляешь, какое невероятное количество рондо, сонетов, стихов всех видов и сортов ей посвящено. Она привыкла к фимиаму и без него, я думаю, не могла бы жить…
Монтозье, сделав выводы из сказанного, окунул перо в чернила и постарался внести свою лепту в стройный хор голосов, в унисон восхваляющих прекрасную Жюли. Это далось ему не без труда и не без страданий. Кроме стишков и букетов, которые Жюли встречала с олимпийским спокойствием, ему требовалось еще, как это было принято среди воздыхателей своей красавицы, усердно посещавших особняк Рамбуйе, совершить путешествие по Карте Нежности. Она появилась на свет благодаря лирическим фантазиям мадемуазель де Скюдери. Там были деревни под названием «Любезные записки» или «Прелестные стихи», озеро Привязанности. Путешественнику следовало отступить на позиции Покорности, чтобы потом на продолжительное время оккупировать (увы, не при помощи военной силы!) селение под названием «Бесконечная Предупредительность». Оттуда открывался прямой путь к «Любовным посланиям». Следовало избегать как озера Безразличия, так и моря Враждебности, кораблекрушение в котором могло стать роковым…
Вся эта изящная галиматья раздражала и возмущала Монтозье. Несколько раз наш протестант чувствовал, что вот-вот взорвется. Тогда он сбегал в армию (в 1638 году его назначили бригадным генералом) и там от всей души чертыхался, ругался, ворчал, злился, разносил всех в пух и прах, носился с места на место, рубил сплеча, орал во весь голос чудовищные проклятия, которые повергли бы в ужас его прекрасную Жюли. Благодаря всему этому в подобных кампаниях, особенно – в Эльзасской, где король поручил ему командование корпусом, Монтозье быстро становился самим собой. Но именно тогда его снова начинал терзать на время забытый образ красавицы. Пресытившись криками и драками, бедный влюбленный принимался мечтать о ее огромных глазах, о дивной атмосфере ее дома… и тут же вспоминал о многочисленных лоботрясах, ежедневно осаждающих этот дом в то время, как он сам исполняет свой солдатский долг.
И тогда он вскакивал в седло, пулей несся в Париж, успевая по пути загнать не одну несчастную лошадь, и вваливался, еще пропахший порохом и разгоряченный битвой, но увенчанный лаврами и возлагающий на это все большие надежды, в особняк Рамбуйе. Жюли любезно спрашивала гостя, «чем это таким интересным он занимался все долгое время, пока его не было видно».
– Войной, мадам! – отвечал несчастный, ожидая в глубине души восхищенного «ах!», которого, впрочем, так никогда и не дождался.
Совсем напротив, Жюли морщила свой хорошенький носик и, обмахиваясь веером, замечала:
– Фу, сударь! Войной? Как это грубо! Когда я спрашиваю о чем-то интересном, я имею в виду ваши сочинения, ваши стихи, все эти благородные и изящные занятия, которые так возвышают дух. Вам следует позаботиться об этом как можно скорее!
И Монтозье заботился: он погружался в пучину элегий, продвигался вперед еще на несколько этапов пресловутой Карты, не особенно надеясь, правда, когда-либо достигнуть желанного берега Нежной Привязанности, куда ему так хотелось пристать. Ему приходилось выдерживать насмешки придворных поэтов своей красавицы. Он безропотно терпел сладкие речи, влюбленные взгляды и ужимки собственника, характерные для Венсана Вуатюра, которого он ненавидел от всей души. Ненавидел он и многих других чудаков, наводнявших особняк Рамбуйе, этих «оригинальных людей», общение с которыми, как ему казалось, доставляло маркизе и ее дочери особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.
182 
