33 
— Я сожалею, что доставил всем столько хлопот, — смущенно произнес он.
— Ничего страшного. Мы так волновались за тебя.
«Мы». Он сомневался, что представлял какой-то интерес для Терье.
— Как чувствует себя Йолин? Лицо ее просияло, как бывало всегда, когда кто-то произносил имя ее сына.
— Как обычно. Мне удалось дать ему немного твоего лекарства в ту ночь, когда он особенно сильно кричал. Какое облегчение для него хоть немного поспать!
— Сольвейг, тебе нужно уехать отсюда! Вместе с Йолином. У меня не так много денег, но ты можешь поехать со мной…
Она остановила его жестом руки.
— Я не знаю, как мне улизнуть от Терье. Я нужна ему. В его хозяйстве. В доме. Он ни за что не отпустит меня. Но как мне хотелось бы уехать отсюда! Увезти отсюда мальчика, потому что здесь опасно! Все в деревне отворачиваются от него, считая его избранником Сатаны. Помешанным. И Терье тоже не выносит его.
Она готова была заплакать, но сдерживала себя. Потом, улыбнувшись, спросила:
— Как у тебя дела с Ингер-Лизе?
— Что ты имеешь в виду?
— Ах, ты же знаешь… Эскиль с горечью усмехнулся.
— Я разозлился на ее отца, — сказал он, — он такой нахальный, и рассказал им о наших трех имениях. И тогда все они растаяли. А я не жалел красок!
— Хорошо, что это так, — с улыбкой произнесла Сольвейг. — Ты слишком хорош для этих пустоголовых людей. Я ничего не имею против Ингер-Лизе, она такая хорошенькая, но…
Эскилю не хотелось говорить именно теперь, как ему хотелось пережить все прелести влюбленности. Ведь в этом случае ему пришлось бы рассказать о годе, проведенном в тюрьме.
Она заметила, что смутила его своими словами, и быстро спросила:
— Как ты сейчас чувствуешь себя? Ощущаешь слабость?
— Нет, я чувствую себя намного лучше. По-моему, я уже выздоравливаю. Сольвейг… Он огляделся по сторонам.
— Терье ушел на пашню.
— Не знаю, должен ли я говорить об этом Терье или нет, но я нашел бумаги. Глаза ее округлились.
— Ты думаешь, что это бумаги Мадса? Его записи истории Йолинсборга?
И Эскиль рассказал ей, как он обнаружил их и что в них было написано — все, что он запомнил.
Подумав, Сольвейг сказала:
— Ничего не говори об этом Терье! Лучше я скажу ему, что ты нашел их там. Он очень болезненно воспринимает напоминание о своей неграмотности. Ему нужно время, чтобы обдумать, что тебе ответить. Ты уверен в том, что на этих листках больше ничего не написано?
— Это все, что я запомнил. Может быть, я упустил какие-то детали. Она кивнула.
— Тогда я передал ему то, что ты сказал. Так что он может сделать вид, что знаком с содержанием этих бумаг.
Вытянув руку, Эскиль коснулся ее ладони. Ладонь ее слегка вздрогнула. И ему было приятно видеть свою сильную, загорелую мужскую руку на ее белой ладони. Ее ладонь ясно свидетельствовала об образе ее жизни: она была жилистой и худой, не знала кремов и мазей. И все-таки Эскилю казалось, что он никогда не видел более красивой руки.
— Тебе, наверное, нравится Терье? — спросил он. На лице ее появилась гримаса горечи.
— Я испытываю к нему чувство глубокой жалости, — тихо сказала она. — Ведь он только наполовину мужчина. В нем столько скрыто. Он ненавидит всех. Может ли нравиться такой человек?.. Я не знаю, как мне жить дальше. Как мне жить дальше?
— Понимаю, — ответил он. — Знаешь, ты подумаешь, что я сумасшедший, но когда я вижу Терье, мне в голову приходят странные идеи.
— Какие же?
— Я не могу объяснить этого… Он ускользает из виду. Становится плоским, двумерным…
Этого слова она не поняла.
— Как на картине. И Йолинсборг тоже. Весь этот пейзаж, пашни, горные склоны. Но больше всего — сам Терье.
— В самом деле? Лично я никогда этого не замечала. И в доме он тебе тоже кажется таким?
— Нет. Только снаружи, в окрестностях Йолинсборга.
Сольвейг задумалась. Потом встала и сказала:
— Тебе нужно отдохнуть.
Ему хотелось еще поговорить с ней, но она ушла. Вскоре он понял причину этого. Он услышал, что вернулся Терье. Она увидела его в окно, и ей не хотелось, чтобы он застал ее в комнате больного.
Эскиль уснул, и на этот раз сон его был спокойным и глубоким.
Он выздоровел.
Сольвейг принесла ему завтрак.
33 
