26 
– Лучше пересечь реку вплавь. У тебя достаточно сил?
Жиль засмеялся.
– Если бы я сейчас сказал, что умираю от желания искупаться, ты бы, конечно, не поверил. Будь спокоен, все будет хорошо. Благодаря тебе я не только жив, но уже в нормальном состоянии. Я никогда не забуду того, что ты сделал для меня, – сказал Жиль, кладя руку на плечо индейца. Тот крепко сжал ее. Длинные заячьи зубы его заблестели в улыбке.
– Ты спас Понго когда-то из реки Делавэр.
Теперь Понго спас тебя из испанской реки. Все в порядке, и Понго доволен.
Оставшись один. Жиль потянулся, чтобы проверить гибкость мышц. Затем он завернул свой мокрый мундир и вложил в сапоги, чуть было не ставшие главной причиной его смерти, несколько придорожных камней и собрался бросить все это в реку, чтобы не оставлять улик, как вдруг вспомнил о подарке Марии-Луизы. К счастью, изумруд был на месте, за поясом. Мысленно он поблагодарил эту женщину. Она, конечно, будет оплакивать его, пока заменит кем-то другим. Затем он решительно погрузился в черную воду и направился к другому берегу. Без особого труда переплыв реку, вышел на берег и перевел дыхание.
Место было пустынным, тихим. Вдруг охрипший голос петуха нарушил эту тишину. Приближалось утро. Жиль направился к кустарникам, которые показал ему Понго. Его босые ноги не страдали от неровностей дороги. Со времени пребывания в Америке на его ступнях образовался толстый мозолистый слой и, подобно индейцам, он свободно мог обходиться без всякой обуви.
Небо уже забелело на востоке, когда послышался лошадиный топот. На своей лошади появился Понго, державший Мерлина за повод. К задней луке седла был приторочен плащ. Этот незаменимый Понго сумел даже проникнуть в квартиру Жиля, чтобы взять там оружие и вещи. В порыве благодарности Жиль обнял Понго.
– Ты поистине мой добрый гений, Понго. Я не знаю, что бы я делал без тебя. Теперь по коням.
Уже наступает утро.
Вскочив в седло. Жиль почувствовал прилив необыкновенной радости. Уже давно он не был так счастлив. Оттого, что он просто жив. После смерти в Испании ему оставалось одно: воскреснуть во Франции.
Конечно, он совсем не будет сожалеть о своем пребывании на этой выжженной земле, еще более дикой и суровой, чем его родная Бретань. Любовь Марии-Луизы стала для него обузой, а в глубине сердца всегда сохранялась ностальгическая грусть по Франции. Оставался там и его долг, двойной долг: его служба у короля Людовика и долг перед Жюдит. После каждого любовного приключения с другой женщиной им овладевали горестные и одновременно сладкие воспоминания, хранившиеся в самой глубине его сердца. Жюдит! С самого приезда в Испанию он не получил о ней ни малейшего известия. Действительно ли занимались ее поисками прево Парижа и лейтенант полиции или напрасно обнадежили его? Жиль достаточно себя знал. Он никогда не смог бы вынести этого молчания, этого полного неведения в течение многих месяцев, даже… если бы он и отдался минутному увлечению той самой незнакомой прекрасной махой.
– Ты никогда не познаешь сладость ее поцелуев, – напевал он, тогда как легкие копыта Мерлина взбивали желтую пыль. – Ночь проведем у Пако, надо предупредить Жана де База, чтобы он не считал меня мертвым и не присвоил слишком рано мои деньги, – и мы в пути к нежной Франции. Пора в цивилизованный мир.
После часа скачки, согревшей застывшие от холода мышцы спасенного от смерти, они остановились у какого-то полуразрушенного сарая, возвышавшегося неподалеку от дороги, чтобы Жиль смог одеться. Солнце и ветер почти высушили его рубаху и штаны. Он натянул куртку из серого сукна, мягкие замшевые сапоги. Затем, широко улыбаясь, обратился к Понго:
– Я умираю с голода. Не знаю, вяжется ли это с моим положением усопшего, но я готов сейчас жевать даже камни. У тебя ничего нет в сумках?
– Ничего. Не было времени приготовить.
– Тогда надо разыскать какой-нибудь трактир. Там всегда можно найти хлеб, лук, вино. Мертвого меня никто не будет искать.
Несмотря на эту уверенность, они со свойственной людям, которых преследуют, осторожностью перебрались через узкий римский мост и увидели вдалеке трактир, возле которого стояла карета.
Это была не какая-то карета, приспособленная к этой разбитой дороге, которая пышно называлась Камино Реал (королевской). Это был также не тот тяжелый дилижанс, куда загружалась смиренная публика, не скрипучая повозка, в которой могли поместиться всего лишь шесть пассажиров, не кабриолет ремесленника. Нет. Это был пышный экипаж, и мог он принадлежать лишь кому-то из испанских грандов, как то, впрочем, и возвещали сложные гербы, изображенные на его дверях.
26 
