Ничто не свидетельствовало о добросердечии в характере Тейносуке. Плача по своему сыну, мать одновременно проклинала его. «Все-таки он мой сын», — говорила она. И создавалось впечатление, что она любит его в силу своего материнского долга. Но разве мать не будет любить своего сына, даже если ей что-то не нравится в нем?
Нет, ни о какой слабости здесь не говорилось.
Рассказ Тувы отпадал.
Теперь собственные впечатления Натаниеля. Он мысленно проследил путь Тейносуке через Маньчжурские степи.
Как и в рассказе Тувы, он выделил лишь самые важные моменты.
Он попал в степную юрту в самый разгар церемонии. Должен был быть зачат ребенок, предназначенный исключительно для злодейства. Родителями его станут японский колдун Тейносуке и шаманка из монгольского племени.
Натаниель не присутствовал при самом акте зачатия, он отказался это делать. Но он запомнил улыбку родителей перед началом акта.
Была ли это улыбка любви?
Он не решился бы утверждать это. Эти двое понимали друг друга, у них была общая цель, возможно, им было хорошо вместе. Но любовь… Нет, этих людей радовали только жуткие эксперименты. Зачать ребенка с помощью всей известной на земле черной магии, в присутствии злого духа!
Нет. Никакой любви здесь не было и в помине. Никакой нежности, никакой слабости.
И Натаниель мысленно переместился на несколько лет вперед. Он стал свидетелем того, как Тейносуке ударил ногой своего сына Тан-гиля и как двухлетний мальчик убил своего отца, ударив его ножом в горло.
Вряд ли это можно было бы назвать любовной сценой.
Мать его кричала и бранилась, но горевала ли она о своем муже, Тейносуке? На этот вопрос Натаниель не мог дать ответа.
Таким образом, Тейносуке не был слабым звеном в цепи. Оставалась теперь только его мать, а о ней Натаниель знал лишь то, что Тан-гиль убил и ее, когда она стала ему не нужна.
Слишком мало было у него об этом сведений. Слишком мало!
Оставалось рассмотреть теперь историю, рассказанную Руне.
Очнувшись от своих мыслей, Натаниель обнаружил, что Тенгель Злой собирается сделать очередную пакость.
Негодяю не разрешено было шевелиться под угрозой нападения адских псов. Но он использовал другие методы…
К своему ужасу Натаниель увидел, что Тан-гиль превращает животных в ничто: их контуры стали расплывчатыми, сквозь них можно было уже смотреть.
Натаниель не хотел терять их, ни за что на свете! Они были его товарищами, они охраняли его.
Ему предстояло помериться силами со злым колдуном!
И это при его-то нынешней слабости!
Сделав несколько глубоких вдохов, он очистил свой мозг от всех остальных мыслей, сконцентрировал свои усилия на одном: противостоять колдовству Тенгеля и вернуть все на прежнее место.
Тенгель Злой заметил это. Заметил, что в его мысли вклинились какие-то другие заклинания. Он чувствовал такое сопротивление, что был не в состоянии сосредоточиться.
Он был настолько захвачен врасплох, что силуэты собак сразу стали более четкими. И Натаниель не собирался допускать, чтобы они снова стали еле заметными.
Это был настоящий поединок.
Но Тан-гиль был силен. Как ни старался Натаниель, он ничего не мог поделать с тем, что контуры собак становились все более и более расплывчатыми.
И тут он наконец понял, что ему следует делать.
В магии и колдовстве Тенгель превосходил его — по крайней мере, когда дело касалось черной магии. Именно с черной магией Натаниель и должен был покончить. «Ты хочешь причинить им зло, — подумал он. — Вид у этих зверей из преисподней ужасен, но я все равно люблю их. Я чувствую к ним глубокую нежность, я их самый лучший друг».
И снова он убедился в том, как много значит его человечность. Враждебность Тан-гиля по отношению к животным, его холодная злоба не могли противостоять добросердечию Натаниеля. Несмотря на то, что Тан-гиль орал и злобно выплевывал все новые и новые заклинания, животные снова стали видимыми. Они были полны силы и гнева по отношению к коротышке-злодею.
Тенгель был в такой ярости из-за своего проигрыша, что снова швырнул молнию в Натаниеля. Удар был очень сильным. Натаниель думал, что умрет, он задыхался, он весь скрючился от невыносимой боли в груди.
Вибрации смерти звучали у него в ушах.
«Еще немного… — умолял он. — Еще совсем чуть-чуть…»