11 
Она с усилием поднялась по лестнице, еле волоча ноги. Ей трудно было смотреть малышам в глаза.
И помещение наполнил хриплый, переливчатый смех Ульвара.
«Господи, что же мы держим у себя в доме? — со страхом подумала она, опускаясь перед ними на колени и обнимая их обоих. — Это может плохо кончиться! Ведь он может так поступить и с нами, с Хеннингом или со мной, или с любым другим! Нет, нет, этого мы не допустим, мы с Хеннингом. Никогда!»
— Все-таки спасибо, малютка Ульвар, — прошептала она, касаясь щекой его жестких волос. — Спасибо за то, что ты нас, вопреки всему, любишь! Я так благодарна тебе!
«Ничего себе, беззащитный, — подумала она при этом. — Господи, какая ирония!»
Схватив ее за волосы, Ульвар рванул их с такой силой, что она едва смогла сдержать крик. Его восхищенный смех наполнял собой весь дом.
3
Больница была не особенно старой, но здание было плохо построено и быстро износилось. К тому же оно было запущенным. Под закопченным потолком развевалась паутина, краска на стенах облупилась. И никто не обращал внимания на то, что каждый раз, когда открывалась дверь, под кроватями перемещались облака пыли.
Ведь это была общественная больница. Хотя «общественность» обычно лечилась у себя дома под присмотром родственников. Сюда же попадали только те, у кого не было родственников. Это заведение можно было назвать приютом для бедных, если бы одна милосердная христианская организация, пожелав сделать хоть что-то для малоимущих, не оснастила здесь операционную и не отдала ее в распоряжение врача и его маленького штаба помощников. Эффективных средств лечения здесь не было, и каждый раз, когда больному оказывали милость и помещали его в больницу, бедняга горько плакал и прощался с жизнью.
И правильно делал. Смертность здесь была высокой, те же, кто выживал, выходили отсюда еще более ослабевшими, чем были в самом начале.
Возможно, говорить так было бы преувеличением, но образцовым заведением эта больница не была.
Врач делал обычный обход. Подойдя к постели одного из пациентов, он со вздохом спросил:
— Собственно говоря, что у тебя болит? Диаконисса, сопровождавшая его, шагнула вперед и и с упреком произнесла:
— Мы не можем вышвырнуть его на улицу, доктор.
— Да, да, это верно, — пробормотал врач. — Ему ведь негде жить. Поступил кто-нибудь еще?
— Да, в женское отделение. Мы не знаем, где разместить этих людей, но наше чувство милосердия подсказывает нам, что мы должны оставить их здесь.
— Разве не могут они отправиться в какую-нибудь ночлежку? Здесь они только занимают место.
— В данный момент все переполнено. Остается только ждать, что кто-нибудь умрет.
— Если только этот не опередит всех, — тихо сказал врач. — Он просто кожа да кости. Он ест что-нибудь?
— Да, его кормят сестры милосердия. Им удается впихнуть в него что-нибудь утром и вечером. Но он даже не реагирует на это.
Доктор приподнял руку больного, лежащую на сером шерстяном одеяле.
— У него только два пальца. Со второй рукой дело не лучше. Но нам удалось, по крайней мере, предотвратить омертвение ткани в ногах. Хотя… какая польза от этого?
Он снова повернулся к диакониссе.
— А женщина? Есть какие-нибудь признаки улучшения?
— Она хорошо ест и ходит. Но она не в состоянии жить вне стен больницы, доктор. У нее полная неразбериха в голове.
— И что же она говорит?
— Сплошной вздор. И к тому же на каком-то другом языке, я лично ничего не понимаю.
— И они единственные, кто выжил?
— Да. Все остальные погибли.
Врач снова вздохнул и посмотрел на лежащего в постели доходягу. Глаза человека были закрыты, он был похож на скелет.
— Пусть остается здесь, пока не освободится место в доме отдыха, — сказал врач. — С такими, у кого нет родственников, дело безнадежно… Ведь должен быть такой закон, который…
Не закончив предложения, он направился дальше. Взгляд диакониссы стал очень строгим, потому что она хорошо понимала, что имел в виду доктор.
В ее обязанности входило присматривать за этим бедным мужчиной. За женщиной тоже, но та была не в своем уме, и ее можно было поместить в соответствующее заведение. Куда хуже было с этим красивым мужчиной…
Снова голоса!
11 
