Особенно,... 
88 
На «барышню» Листунов вспыхнул, и Роман Григорьевич стал опасаться, не дошло бы у подчинённых до дуэли. Хотел уж, было, вмешаться, но, к счастью, обошлось без крайностей. Иван Агафонович лишь пробормотал что-то невнятное о странных и неуместных затеях, но поскольку речь шла о старшем по чину, развивать идею дальше не стал, уселся на свою койку с видом глубоко оскорблённого достоинства и на какое-то время умолк. Удальцев счёл, что пора продолжить эксперимент.
— Ваше высокоблагородие, теперь давайте перекинемся обратно, в человека.
— Нет, подождите, я хочу немного пообвыкнуться, — возразил Роман Григорьевич и принялся похаживать по каюте, время от времени по-собачьи передёргивая лопатками, стиснутыми рубашкой.
Ощущений было множество, и все новые.
Оказалось, что передвигаться на четырёх конечностях вместо двух очень удобно: обретаешь особую устойчивость. Какая-то лёгкость чувствовалась в теле — хотелось вырваться на простор, в чисто-поле, промчаться так, чтобы задние лапы сверкали, потом хорошенько вываляться в снегу и кого-нибудь укусить. Да хоть того же Листунова цапнуть клыками за мясистую ляжку, чтобы жизнь мёдом не казалась!.. Но нет! Такие недостойные помыслы следовало пресекать в корне. «Роман Григорьевич, — сказал себе Ивенский очень вежливо, — стыдитесь! Кусаться — это не комильфо. Вы серый волк, а не дамская левретка». Он облизнул языком зубы — эх, вот клыки! Такими цапнешь — полноги как не бывало! А язык стал как будто тоньше, и длиннее — это оттого, что морда узкая. Очень непривычно во рту, как ещё разговаривать удаётся, с такой-то пастью? Должно быть, по привычке.
Не менее странное ощущение вызывал спрятанный в штанах хвост — казалось, будто спина тоже выросла в длину. А с шеей вышла неприятность, она перестала ворочаться: надо оглянуться — поворачивайся всем корпусом. Неудобно. Зато небывалую подвижность обрели уши: хочешь — прижмёшь их к голове, хочешь — навостришь домиком, можно развести их в разные стороны, можно дёргать двумя сразу или порознь, поворачивать под нужным углом, прясть, как лошадь…
Такое поведение начальства встревожило Тита Ардалионовича.
— Роман Григорьевич, у вас всё благополучно?
— А что? — не понял тот.
— Уж очень вы энергично дёргаете ушами. Вас что-то беспокоит?
— Это я для развлечения, — пояснил агент Ивенский, — а то когда ещё придётся… Знаете, оказывается, человечество много теряет из-за неподвижности ушей. Звуки воспринимаются плоскими, невыразительными. Волчье ухо гораздо чувствительнее к их нюансам. Я бы посоветовал всем композиторам и музыкантам научиться оборачиваться в зверей, это открыло бы перед ними множество новых возможностей.
— Правда? — заинтересовавшись, вступил в беседу Листунов. — Значит, звуки вы в теперешнем своём состоянии воспринимаете иначе, чем люди. А запахи и зрительные образы?
Насчёт запахов Роман Григорьевич сёл нужным промолчать, хотя бы потому, что в помещении наличествовали три пары сапог, а поблизости от каюты располагалась уборная. Самым же невыносимым запахом обладала дешёвая кёльнская вода Ивана Агафоновича, от неё Романа Григорьевича и в человеческом виде слегка мутило, о волчьем и говорить не приходится, впору было нос лапой зажимать.
Со зрительными образами дело обстояло ненамного лучше — мир предстал перед Романом Григорьевичем черно-белым, почти как на фотографическом снимке, только зелёный коврик у двери отчасти сохранил свой цвет, поменяв оттенок на более глухой. Появилась дальнозоркость: предметы вблизи стали чуть расплываться, зато на дальней стене он теперь мог различить буквально каждое пятнышко, каждую трещинку. Оказалось, лампа под потолком вся засижена мухами — с лета не оттёрли. И особенно остро глаз стал реагировать на малейшее движение. Он замечал, как у спутников его при вдохе расширяется грудная клетка, и шевелятся ноздри, как глубоко под койкой дрожит от движения воздуха пёрышко из подушки (из-под двери, оказывается, здорово дует!), а к маленькому саквояжу Удальцева коварно подбирается рыжий прусский таракан… Эх, чем бы его пристукнуть? Не голой же рукой… в смысле лапой! И не вооружишься ничем — короткие, когтистые волчьи пальцы не приспособлены удерживать предметы. Тоже неудобство!
С тараканом Тит Ардалионович разделался сам, при помощи сапога. А потом предложил новый эксперимент — ну, никак не желал покоя его не в меру деятельный ум.
88 
