57 
Она заплакала, будучи не в силах сдержаться.
— Девушка смертельно устала, — сказал Таральд. — Пусть идет спать!
Маттиас встал.
— Да. Хочешь спать в моей комнате? Мне не хочется, чтобы ты проводила эту ночь одна.
— Дорогой Маттиас. Тебе ведь тридцать лет! Уже поздно докладывать о том, что ты собираешься сделать и что не собираешься.
— В самом деле, — казал Маттиас. — Идем, Хильда!
Он взял ее за руку, и она, застенчиво пожелав всем спокойной ночи, последовала за ним.
Но они не могли не услышать комментарии оставшихся:
— Господи, наконец-то! — вздохнул Таральд. — Я уже начал думать, что с парнем что-то не в порядке.
— Да, будет так чудесно стать наконец бабушкой! — сказала Ирья.
Слегка подвыпивший Таральд откровенно произнес:
— Впрочем, только Господь знает о том, не будет ли парень все время сидеть, держа ее за руку и восхищенно глядя ей в глаза. Лично я не могу себе представить святого Маттиаса в роли пылкого любовника!
Маттиас быстро увел ее прочь.
Но Хильда задумалась над сказанным. То, что сказал его отец, было правдой. Возможно, у Маттиаса было что-то не в порядке? Он был слишком мил, слишком мягок. Он сам говорил ей, что любовь — это не пламенная страсть, что любовь может быть небесно-прекрасной, почти бесплотной. Разумеется, он был в этом прав, но все это звучало как-то не так.
Целомудренно и почтительно он предложил ей лечь в его постель в красивой спальне. Эта комната многое говорила о Маттиасе как о человеке. Конечно, многое тут было сделано руками Ирьи, хотя и в его вкусе. Здесь были книжные полки с множеством книг. Хильда никогда не видела столько книг и даже не подозревала, что их может быть так много. Он был очень аккуратен, и это ей нравилось. Но не было ли оттенка педантичности в его манере расставлять вещи? В углу, в корзине, лежал щенок, который тут же облизал ей лицо. В клетке на окне сидел хромой скворец.
Все в комнате свидетельствовало о потребности в красоте. Мельчайшая деталь, цвет, материал — все прекрасно сочеталось. Она заметила дверь, ведущую во внутреннюю комнату: там виднелись полки, заставленные медицинскими принадлежностями.
Щенок успокоил ее нервы, так что она смогла — вымывшись и переодевшись, пока Маттиас ждал за дверью, — спокойно улечься в широкую постель с красивым, вышитым бельем. Предоставив ей свою постель, Маттиас предпочел лечь на кушетку.
«Этого и следовало ожидать», — подумала она.
Он дал ей успокоительное — разумеется, не такое сильное, как то, что получили люди в лесу. И когда, спустившись в гостиную, он сказал, что дал Хильде снотворное и выпил снотворное сам, чтобы не потревожить ее своими кошмарами, Таральд язвительно спросил, какой тогда смысл спать в одной комнате.
Но Лив шикнула на сына — мысли Маттиаса всегда были прекрасны и благородны, даже если и не всегда практичными.
Когда лампа была уже погашена, Хильда задумчиво произнесла, чувствуя, как во всем теле воцаряется покой:
— Маттиас, есть вещи, которых я не понимаю. Ты не против, если я спрошу?
— Конечно, нет! О чем ты думаешь?
— Ты сказал однажды… когда мы сидели и болтали на лужайке, что ты не можешь ни на ком жениться, потому что испытываешь душевные трудности. И в то же время ты попросил меня приходить к тебе, если меня будет сжигать изнутри огонь. Что ты хотел этим сказать? Чтобы я стала твоей любовницей?
Он приподнялся на локте.
— Нет, дорогая, это звучит просто жутко. Я имел в виду то, что если тебе все-таки понадобится пройти через это, то тебе не следует делать это с другим. Нет, это звучит ужасно эгоистично, я сам не знаю, что говорю…
Хильда замолчала. Она зевала, борясь с одолевающим ее сном. Но она еще не все сказала ему.
— Маттиас… В чем истинная причина того, что ты до сих пор не нашел себе девушку?
Он долго лежал в молчании. Его тоже тянуло в сон. Наконец он вздохнул и сказал:
— Хорошо, Хильда, ты раскусила меня. Ночные кошмары — это лишь одна сторона дела. Но сначала ответь на мой вопрос: ты по-прежнему не уверена в моих чувствах к тебе?
— Нет. Могу я сказать тебе правду?
— Ты должна.
— Хорошо. Я люблю тебя. По-настоящему, без стыда, во всех отношениях. Я обнаружила это сегодня вечером во время поездки верхом, а потом дома, в кругу твоей семьи. И когда они болтали о нас, о ребенке и всем остальном. Я вся горела!
57 
