.
Очередная сказка о Золушке 
22 
– Эй! Послушайте! – уверенным голосом крикнул им Казанова. – Сходите за привратником, пусть он немедленно отопрет двери. Нас нечаянно здесь закрыли.
Вид этого украшенного перьями знатного господина не возбуждал ни малейших подозрений. Минутой позже дверь распахнулась, Казанова накинул Бальби на плечи свой плащ, на ходу небрежно поблагодарил, выбежал на набережную и вскочил в гондолу. Бальби последовал за ним.
– В Фузину! – бросил гондольеру Казанова. – И поживее, мы торопимся!
Гондольер заработал веслом, и гондола вышла в открытое море.
Тогда беглец сказал:
– Собственно говоря, ни в какую Фузину нам не надо. Мы едем в Местре.
– Это будет дороже.
– Не имеет значения. Деньги у меня есть. Давай, приятель, пошевеливайся!
В Местре гондольера отпустили, хорошо ему заплатив, пересели в карету и отправились в Тревизо. Главным для беглецов сейчас было насколько возможно увеличить расстояние между ними и сбирами Светлейшей республики. Но дальше им пришлось идти пешком, потому что деньги кончились. Осталось ровно столько, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду. Беглецы остановились лишь за пределами Венеции.
Из первой же деревни, где они остановились отдохнуть на постоялом дворе, наш герой отправил гонца к своему неизменному покровителю, Брагадино. Затем он улегся в постель и проспал шесть дней и шесть ночей, открывая глаза лишь для того, чтобы открыть заодно рот и перекусить: именно столько времени потребовалось гонцу для того, чтобы добраться до Венеции и вернуться назад с сотней цехинов.
На этот раз ужасы закончились, снова начиналась прекрасная жизнь. Казанова и Бальби, воспрянув духом, отправились в Мюнхен, где, к обоюдному удовольствию, и расстались: товарищи по несчастью уже начинали ненавидеть друг друга…
Джакомо решил, что слишком много времени провел вдали от Парижа, и, с легким сердцем и тяжелым, плотно набитым кошельком, спокойно отправился покупать себе место в дилижансе, который через Страсбург отвезет его в этот город, средоточие всех наслаждений и любви. С тех пор как он покинул Венецию, ни одной женщине не удавалось привлечь его внимание даже на несколько минут. Что ж, раз нельзя находиться в родном городе, Париж тоже вполне может быть подходящим местом для того, чтобы возродиться к жизни…
7. Гульнуар и Семирамида
Казанова снова увидел Париж в самые первые дни 1757 года, испытав при этом приятное чувство, словно вернулся домой после трудного и слишком затянувшегося путешествия.
День был холодный и сырой. Крыши побелели от снега, на мостовых застыла черная зловонная грязь, но для человека, вырвавшегося из «Свинцовых кровель», этот зимний Париж, где катили в кабриолетах девицы из «Опера», а обыватели, весело шлепая по грязи, спешили вернуться домой, в тепло, к горящему камину, мало чем отличался от рая.
Конечно, в прошлый раз пребывание в этом городе закончилось для Джакомо довольно печально и оборвалось внезапно. Но время так хорошо умеет все улаживать, в песочных часах старого Кроноса просыпалось достаточно много песка, и милые легкомысленные парижане давным-давно забыли о мелких грешках синьора Казановы. И потом, разве не было у него на этой благословенной земле множества добрых друзей, которые помогут ему в случае затруднений?
Наконец, Казанова чувствовал, что сейчас, в расцвете лет, став зрелым мужчиной, он красив, как никогда прежде, и понимал, что если женщины и раньше не скупились для него ни на благосклонность, ни на деньги, то теперь у них тем более нет никаких серьезных причин отказывать ему.
И потому он с уверенностью постучался в дверь дома своих добрых друзей Балетти. Его встретили радостными восклицаниями. Постаревшая и больная Сильвия обнимала милого гостя со слезами на глазах и волновалась, словно родная мать, увидевшая наконец блудного сына после долгой разлуки. Антонио тоже плакал, сжимая его в объятиях, а Марио, многократно с ним расцеловавшись, звучно высморкался. И только прелестная девушка лет пятнадцати, не осмеливаясь приблизиться, лишь смотрела на него большими сияющими глазами. Казанова восхищенно взглянул на нее.
– Кто это? – спросил он, посылая девушке самую обворожительную улыбку, на какую только был способен.
Антонио покатился со смеху:
– Но, послушай, дорогой друг, кто же, по-твоему, это мог бы быть? Да это же Манон, моя сестренка…
Гость в изумлении уставился на него:
22 
