123 
В напряженном голосе Жоливаля звучал не меньший страх, чем охвативший Марианну, но Язон снова рассмеялся каким-то чужим смехом.
– Зачем? Вы хотите объяснить, без сомнения, как случилось, что эта женщина беременна… или же рассказать, как вы играли роль сводника?..
– Вы слишком много выпили и сошли с ума! Немедленно откройте!
– Но я открою, мой дорогой друг… я открою… после того, как выдам вашей милой подружке то, что она заслужила!..
– Она больна, и это же женщина! Вы никогда не были подлецом и, надеюсь, еще не забыли этого?
– Я ничего не забываю!
Внезапно развернувшись, он прыгнул на Марианну, не ожидавшую такой стремительной атаки, и бросил ее на пол. Больше от страха, чем от боли, она отчаянно закричала.
В следующий момент дверь распахнулась под двойным напором. Жоливаль и Гракх влетели в каюту и вырвали Марианну из рук разъяренного Язона, одержимого, похоже, навязчивой идеей задушить ее. В то же время шедшая следом Агата схватила большой кувшин с водой и выплеснула его содержимое в лицо корсару, который, захлебнувшись, затряс головой, как промокший пес. Но постепенно в его мрачном взгляде появилось осмысленное выражение. Немного отрезвев, он отбросил с лица прилипшие черные пряди и полным злобы взглядом обвел всех. С помощью Гракха Агата подняла Марианну и положила на постель. Бросив сострадательный взгляд на неподвижное тело, Аркадиус повернулся к Язону и печально покачал головой перед его искаженными чертами, выражавшими скорее страдание, чем гнев.
– Я пытался заставить ее сказать вам правду, – начал он спокойно, – но она не осмелилась. Она боялась… ужасно боялась, как вы это воспримете!
– В самом деле?
– Судя по тому, что сейчас происходит, она недаром опасалась! Тем не менее, Бофор, даю вам слово дворянина, что она не несет никакой ответственности за то, что с нею произошло! Она была подло изнасилована! Вы разрешите рассказать эту ужасную историю?
– Нет! Я без труда представляю, что ваш изобретательный ум уже сочинил великолепную легенду, чтобы успокоить мой гнев и выставить меня больше, чем когда-либо, дураком перед этой интриганкой!
И прежде чем Жоливаль успел запротестовать, он взял висевший на шее свисток и три раза подряд свистнул. Немедленно в двери появился боцман. Без сомнения, он был начеку с частью команды, ибо за ним виднелись другие.
Язон с бесстрастным видом указал им на Жоливаля и Гракха.
– Этих двоих заковать! До новых распоряжений!..
– Вы не имеете права! – внезапно ожив, возмутилась Марианна и, несмотря на усилия Агаты, поспешила к своим друзьям.
Но она сразу же была укрощена.
– Я имею все права! – отпарировал американец. – Здесь я единственный господин после Бога.
– На вашем месте, – бросил Жоливаль, спокойно направляясь к двери под охраной двух матросов, – я не приплетал бы Бога к этой грязной истории! Тут побеждает дьявол и… ваш честный друг доктор! «Honest, honest lago», – сказал Шекспир.
– Оставьте доктора Лейтона в покое!
– Его? Который нарушил клятву Гиппократа и донес о состоянии Марианны?
– Она не пустила его к себе и не может считаться его пациенткой!
– Ужасно умное рассуждение… явно исходящее не от вас! Скажите просто, что он подставил ей ловушку, самую подлую, прикрываясь милосердием! А вы рады стараться! Я не узнаю вас больше, Язон!
– Я же приказал увести его! – заревел тот. – Чего вы ждете?
Матросы сейчас же увлекли с собой Жоливаля и Гракха. Юный кучер отчаянно отбивался, но был не в силах что-нибудь сделать. Тем не менее, когда его волокли мимо Язона, ему удалось упереться, остановиться и устремить к нему горящий негодованием взгляд.
– Подумать только, что я вас любил!.. И восхищался вами! – В его голосе горечь и отчаяние смешались с гневом. – Мадемуазель Марианне лучше было оставить вас гнить на каторге в Бресте, ибо вы это заслужили, если не тогда, то теперь!
Затем, плюнув на пол, чтобы подчеркнуть свое презрение, Гракх перестал наконец сопротивляться и дал увести себя. За несколько секунд каюта опустела. Язон и Марианна остались лицом к лицу.
Вопреки своей воле, корсар проводил Гракха взглядом. Под его яростной анафемой он побледнел, сжал кулаки, но никак больше не прореагировал. Однако Марианна заметила, что взгляд его омрачился и в нем промелькнуло что-то вроде сожаления.
Неистовство сцены, подмостками для которой стала каюта, мгновенно вернуло все ее мужество. Битвы были для нее родной стихией. Она чувствовала себя в них почти непринужденно и в некотором смысле испытала тайное облегчение, покончив с удушающей атмосферой лжи и уверток. Слепая и ревнивая ярость Язона рождена прежде всего любовью, хотя он, без сомнения, отбросил бы с ужасом саму такую мысль, и это был пожирающий огонь, который, может быть, готовился все уничтожить. В несколько мгновений не останется ли только пепел от любви, которой она жила так долго… и от ее сердца?..
123 
