90 
«Не буду описывать роскошь стола, сервированного золотом и серебром и уставленного черными ирисами и черными розами, но могу заметить, что во время всей трапезы музыканты играли Моцарта.
Собственно говоря, вечер начался, когда княгиня позвала меня якобы для того, чтобы принести ей шарф. Она сделала это по душевной доброте, ибо он был ей совершенно не нужен».
Перо Марианны в нерешительности остановилось, в то время как она на мгновение закрыла глаза. Как передать словами то ослепительное ощущение, которое она испытала, попав в сияющий светом и золотом зал? Как рассказать о поразительном букете женщин, блистающих молодостью, красотой, драгоценностями и нарядами на фоне яркой униформы военных? Там было много офицеров в великолепных костюмах, напоминавших Марианне драгуна с улицы Монтгорей. Ей показалось, что она еще слышит полный наивной гордости насмешливый голос Гракха-Ганнибала Пьоша: «Подождите, и не таких увидите!» Неужели солдаты действительно должны быть так великолепно разукрашены! Красные, синие, зеленые униформы блистали золотом! А венгерка, которую с такой непринужденностью носил на правом плече какой-то гусар! Боже всемогущий! Да она подбита соболями!
«Стоя за креслом княгини, величественной и прекрасной в усеянном звездами голубом бархате, – продолжала Марианна, – я старалась показаться смущенной провинциалкой и держать глаза опущенными. Но искушение было слишком велико! Спустя некоторое время я заметила, что гости ненадолго подходили к хозяйке дома. Они учтиво приветствовали ее и затем отходили, образуя тут и там группы беседующих, только одна полная женщина с задрапированной лимонно-желтым атласом мощной грудью и короткими пухлыми ногами расположилась рядом с г-жой де Талейран. К моему великому удивлению, эта дама просто бросилась мне на шею, когда я пришла с шарфом, и сердечно поцеловала меня. Я поняла по сделанному мне описанию, что это г-жа де Сент-Круа, и выразила полагающуюся в таком случае признательность. По-моему, эта дама осталась довольна моим поведением. Впрочем, она тут же снова занялась княгиней, и я смогла направить внимание на присутствующих.
Сидевшие недалеко от меня на небольшом канапе две женщины оживленно беседовали. Одна из них невысокого роста, стройная, смуглая, с густыми темными локонами, в черном кружевном платье на розовой подкладке, напоминавшая арабку, носила украшение из крупных рубинов, сверкавших на ее шее, в волосах и на руках в розовых перчатках. Другая – тоже брюнетка, только с воздушной прической, выдающимися скулами, черными глазами и плоским лицом монголки. В блеске ее глаз читались тонкий ум и хитрость, а от стройного, почти худого, но породистого тела веяло необычным очарованием. С варварской роскошью тяжелых золотых драгоценностей, в платье из пурпурного шелка и с замысловатым тюрбаном на голове, эта женщина напоминала языческий кумир. Во всяком случае, манеры у нее просто королевские…
Я узнала, слушая болтовню княгини с подругой, что напоминавшая арабку брюнетка была некая г-жа Жюно, герцогиня д'Абрантэ, и что чудесные рубины, украшавшие ее, «совсем недавно Жюно грабанул в Португалии…». Что касается другой – дамы с варварскими драгоценностями, то она оказалась графиней де Меттерних, чей муж, посол Австрии, вынужден был после битвы у Ваграма вернуться в Вену, оставляя свою жену чуть ли не в роли заложницы. Если верить г-же де Сент-Круа, очень шокированной этим, единственным источником дружбы, соединявшей двух дам, был только обольстительный супруг второй, для которого первая минувшим летом стала величайшей слабостью».
Марианна остановилась, подправила плохо написанное слово и вздохнула. Неужели действительно светские сплетни интересовали Фуше, который должен был знать их не хуже ее? Конечно, писать об этом было бы не так уж и скучно, если бы не клонило ко сну. Снова вздохнув, Марианна окунула перо в чернила и продолжала:
«Затем эти дамы присоединились ко «двору», собравшемуся у кресла очень красивой блондинки в сиреневом муслине, с широкой бриллиантовой диадемой в волосах: герцогини Анны Курляндской, чья младшая дочь Доротея недавно стала женой племянника князя Беневентского – графа Эдмона де Перигор. Похоже, что ни та, ни другая не питали к герцогине дружеских чувств. Очевидно, князь гораздо более чувствителен к очарованию этой иностранки, ибо он почти не отходил от нее. Что касается двух дам, они понизили голоса, и я больше ничего не смогла услышать. Мне пришлось довольствоваться пойманными на лету обрывками разговоров: Император все время сидит взаперти в Мальмезоне… Бедная Жозефина безутешна… М-м де Ремюзан утверждает, что она непрерывно проливает горючие слезы и ее страшно оставлять одну. Знаменитый кастрат Крессанттини будто бы ходит каждый вечер к Наполеону петь… Только музыка приносит успокоение Императору… Вы думаете, он женится на дочери Царя?.. Вы слышали о скандале, который учинил вчера в Пале-Рояль адъютант Жюно, пытаясь среди бела дня овладеть юной белошвейкой?.. Прибыли король и королева Баварии. Они остановились в отеле Марбеф, у короля Жозефа…»
90 
